ЕВГЕНИЙ ВЕСНИК
Евгений Яковлевич родился 15 января 1923 года.
Народный арстист СССР, сыгравший десятки ролей в театре, кино и на радио – «12 стульев», «Золотой телёнок», «Ревизор», «Швейк», «История одного города».
Автор книг «Абракадабры», «Записки артиста», «Триптихи с ремарками» и других.
Входил в Общественный совет журнала «Литературный меридиан».
Умер 10 апреля 2009 года.
На фронте Восточной Пруссии
В январе 1945 года мы начали победное шествие по Восточной Пруссии. Я в составе 5‑й гвардейской артиллерийской бригады на 3‑м Белорусском фронте. Кстати, во время первой мировой войны мой отец, рядовой царской армии, прошёл тот же путь, что и я в годы Великой Отечественной: от Кибартай до Пиллау, через Фишгаузен и Кенигсберг.
С большой осторожностью под носом у противника мы строим наблюдательный пункт. Вызывают к полевому телефону: «Срочно явитесь в штаб бригады!» Снять меня с важной работы — я руководил строительством — командование могло только при особых обстоятельствах. Что же случилось?
Оставляю сержанта вместо себя, даю инструктаж, пробираюсь к своему замаскированному «виллису», и через несколько минут уже докладываю начальнику штаба:
«Товарищ гвардии полковник, гвардии лейтенант (уже лейтенант!) Весник по вашему приказанию прибыл!» Полковник ничего не объясняет, лукаво улыбается и приказывает немедленно побриться, помыться, почистить сапоги и срочно отправиться к начальнику штаба армии. Молниеносно привожу себя в порядок и мчусь дальше. Приезжаю. Докладываю: «Товарищ генерал-майор, гвардии лейтенант…»
— Срочно идите вон в тот дом, — приказывает генерал. — Там вы всё сами узнаете и поймёте!» Вхожу в дом. Вместительный зал набит офицерами. Идёт спектакль. Смотрю на сцену. Что такое? Не верю своим глазам. Неужели они? Да-да! Борис Кордунов, Галина Сперантова, Метельцев играют спектакль. Наши «щепкинцы»! Спрашиваю рядом сидящих: «Что за театр, Малый?!» — Нет, не Малый. Фронтовой».
Ребята знали, что я на 3‑м Белорусском фронте. Узнали в штабе, где я сейчас. Начальство разрешило вызвать. И вот сижу в душном зале и плачу. На меня смотрят, как на идиота: пьеса смешная, а я реву. От счастья неожиданной встречи, от внимания, проявленного ко мне. Незабываемый вечер!
Сто метров войны
Весна 1945‑го… Восточная Пруссия. Взяты города Кенигсберг, Пиллау (теперешние Калининград и Балтийск). Части армии вышли на берег Куршского залива. Вот, казалось бы, радость, победная гордость… Нет! Наступил самый грешный для меня, самый неприятный день за всё моё пребывание на фронтах Отечественной войны, а может быть, и в жизни.
На берег высадились многочисленные отряды немецкой морской пехоты со стоявших вдалеке кораблей. Наша «братва» засела в подвалах рядом с морем, затаилась на крышах домов.
Апрель. Не холодно. Немецкие морские пехотинцы — в тельняшках, идут на нас, держа автоматы с упором в живот. Пальба… Ор… Какие‑то песни… Сигареты в зубах. Ясно, что все в подпитии. Спотыкаются, падают. Какова была их задача, цель, надежды — так и осталось загадкой. По-моему, ими руководило отчаяние! Обречённость! Что касается нас, то никто не мог предположить, что наткнётся на психическую атаку. По логике, чужие корабли, опасаясь нашей авиации, давно должны были уйти. Не ушли почему‑то.
В подвале, где я оказался со своим вестовым Дергуновым, находился пехотный генерал, к частям которого были приданы наши артиллерийские дивизионы, батареи и взводы. Мы безоговорочно подчинялись его командам. Офицеры вооружены пистолетами, солдаты — автоматами и гранатами.
Генерал по рации:
— Не стрелять! Подпустить на двадцать пять метров. Артиллеристам не работать!.. Всем, всем, всем! Стрелять только по моей команде.
Немецкая орава идёт, идёт, идёт, не зная, что мы в подвалах. До нас остаётся метров сто.
Я понимаю, что придётся изрядно пострелять. И, если мы этого не будем делать, то с удовольствием это сделают пьяные немцы — они перебьют всех нас.
90 метров…
Вспомнил рассказы очевидцев о том, как сдавался в «плен» подходившим к Москве фашистам народный артист РСФСР Всеволод Александрович Блюменталь-Тамарин, сын знаменитой артистки Малого театра Марии Михайловны Блюменталь-Тамариной. Происходило это в 1941 году под Москвой, в Новом Иерусалиме. Немцы всё ближе и ближе подходят к даче, где укрывается невменяемый от алкоголя артист, — вот так же, как сейчас пьяные немецкие моряки к нам. И тут на крыше дачи появляется его собутыльник с белым флагом в руках и с большой порцией спиртного в утробе. Он машет, машет флагом…
Однажды, находясь на наблюдательном пункте командира 5‑й гвардейской артиллерийской бригады гвардии полковника Александра Фёдоровича Синицына, я своими ушами слышал обращение диктора немецкого радиовещания к русским солдатам на чистейшем русском языке с уговором сдаться в плен и с обещаниями красивой, благополучной, сытой жизни под крылышком великого фюрера. Позже я узнал, что не то партизанами, не то солдатами воинской части этот диктор был пойман и повешен. А фамилия его Блюменталь-Тамарин, и звали его Всеволод Александрович!
70 метров…
Стреляют наобум, в надежде напугать возможного противника и расчистить себе путь. Неизвестно, непонятно, куда идут, зачем… Истерика? Общее помешательство? Ведь вся Восточная Пруссия в наших руках!
Вдруг ожили не то в голове, не то в сердце кадрики-картинки детства. В городе Кривой Рог я часто ходил в гости к школьному товарищу Анатолию Зельдину, и каждый раз его мама угощала меня моим любимым молочным киселём. Нам было с Толей по десять лет. Однажды его мама сказала, что, если она ещё раз увидит у нас в карманах рогатки, из которых мы стреляли в чужих садах по воробьям, по яблокам, орехам и абрикосам (однажды за это мы испытали «прелести» соли, попавшей в мягкое место чуть ниже спины после того, как хозяин сада выстрелил из ружья), — она, мама Толи, больше не будет угощать киселём!
50 метров…
Через несколько минут мы начнём… убивать тех, кто охотно убил бы нас. Идиотизм!.. Перед призывом в армию мне, студенту Театрального училища имени Щепкина, довелось играть роль священнослужителя, поэтому помню наизусть немало текстов из Ветхого и Нового Заветов, произносившихся моим героем.
Из Ветхого: «Не убий».
Из Нового: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». «А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую».
Вспомнил эти строки и представил себе, что генерал наш вместо команды «Огонь!» прочёл бы их по рации! И стало на душе легче, потому что улыбнулся этим мыслям. А немецкая морская пехота тем временем продвинулась ещё…
35 метров…
Воспоминания пролетают значительно быстрее, чем пехота движется на нас: каждый шаг врага — это молниями памяти освещённые годы жизни. Недаром говорят, что перед смертью кладовая памяти буквально в течение нескольких секунд выбрасывает из себя и прокручивает «киноленту» всей твоей жизни, даже при закрытых глазах. Где же экран? На закрытых веках? В голове? Где «киноаппарат» памяти? Какие силы его запускают? Человеки безнадёжно беспомощны: они не знают тайны происхождения не только собственного, но даже, скажем, червя или пчелы. Человеки не знают, как вылечить бронхиальную астму и религиозную разобщённость; они не знают, к чему приведёт бесконечное, беспардонное ковыряние в теле Земли. А вот как эффективнее стрелять друг в друга — человеки научились. Мало того — тех, кто придумывает оружие всё более и более массивного уничтожения, холят, берегут. Научились обманывать друг друга и убивать, убивать, убивать…
30 метров…
Сегодня 22 апреля, а Кенигсберг был взят 9 апреля. Перед штурмом города была часовая авиационная и артиллерийская подготовка. Одна из целей нашей артбригады — форт № 13. Весь город опоясан оборонительными фортами. Стволы наших орудий от большой огневой нагрузки стали красные…
Пехота пошла вперёд, мы подтягиваем орудия, а командиры батарей, дивизионов и полков входят с пехотой в город для визуальной корректировки огня тяжёлых орудий, стоявших в 3–5 километрах. Осматриваем разрушенный форт № 13. В нём оказался… склад людских и конских(!) противогазов. Смешно и горько! Зря стреляли по нему, по форту!
Вошли в город. Пожары, пожары… Особенно жарко в центральной части разрушенного Кенигсберга. Для того чтобы проскочить отрезок дороги в какие‑нибудь 50–100 метров или от дома к дому, приходилось обливаться водой и быстро-быстро пробегать это пространство. А если попадался брошенный велосипед — мчаться на нём между очагами огня.
Кто на какой улице — наши или враги, в этой кошмарной катавасии понять или предугадать было невозможно. Вдали улицы появилась большая группа немцев. Прекрасно помню название улицы: «Генерал Лицманштрассе»… Я и мой ординарец с рацией могли спастись, только спрятавшись в продырявленном осколками высоченном металлическом резервуаре с лестницей, к нему приставленной. Чёрт знает, для чего предназначенном.
Забрались в него. В дырки видны приближающиеся немцы. «Мизансцена» — ха-ха-ха! — зеркально похожа на наше теперешнее положение в подвалах на берегу Куршского залива. Разница была лишь в том, чтобы не выдать своего местонахождения. Не стрелять! Не дай Бог!…
27 метров…
Вот-вот прозвучит команда «Огонь!»
Вспоминаю, как немцы пробежали мимо резервуара. Мы видели выражение их растерянных, испуганных лиц. Слышали — ругаются между собой, жестикулируют, очевидно, не знали, кто и что ждёт на следующей улице или за углом дома — свои или наши. Слава «мадам Удаче» — никому из пробегавших мимо нас не пришло в голову заглянуть в резервуар — ни в его дырочки, ни сверху. Пронесло!!!
Команда: «Внимание! Огонь!»
Из подвалов и с крыш домов заработали пистолеты, пулемёты, полетели гранаты… «Орда» падала замертво, Косяками. Стреляли все. Стрелял и я. Стрелял из пистолета… Прицельно!
Я не знаю, не помню, сколько времени прошло до падения последнего немецкого пехотинца. Позже говорили, что по всему побережью полегло несколько тысяч фашистов. Не хоронили. Был сильный шторм. Их унесло. В течение полугода я плохо спал, просил у Бога отпустить мне грех.
Ответа нет!
Сейчас на меня наступают годы: 74… 75… 80… Когда они сразят меня?
Ответа нет…