More

    Ирина Каренина. Беспощадная горечь стиха

    Ирина Каренина
    ИРИНА КАРЕНИНА
    Родилась в Нижнем Тагиле, окончила Уральский государственный университет (факультет культурологии) и Литинститут им. Горького (факультет поэзии). Автор пяти книг. Редактор-­составитель ряда литературных альманахов и книг поэтов Урала и Поволжья. Публиковалась в журналах «Урал», «Пульсар», «Транзит-­Урал», «Пролог», «Знамя», в альманахе «Ликбез» и др. Вошла в шорт-лист премии Виктора Астафьева (2009) в номинации «Поэзия». Член Союза журналистов России. Живёт в Минске.

     

    × × ×

    Остаётся не то горчинка, не то перчинка,
    Голубая усталость — ​отметка под нижним веком.
    Если бы это странное сердце отдать в починку,
    Если б кукла Суок была куклой — ​не человеком,
    Если б горе и горечь с ума не сводили тихо,
    И надменные плечи не гнулись в ночи устало,
    Если б только ты был — ​и пускай поминал бы лихом,
    Но живой, где угодно, — ​да мне б и того хватало.
    Говорю: «Я люблю» — ​и слова пустота глотает,
    Далеко-­далеко все ушедшие в град небесный.
    Не смотри мне в лицо — ​оплывает оно и тает,
    Оттого что стою ночами над этой бездной.
    И глазами сухими вглядываясь в разлуку,
    Окликаю тебя из домашнего запустенья.
    Эта смертная блажь — ​удержать на прощанье руку,
    Припадая к тени.

     

    × × ×

    Смотришь на нелюбовь, а потом говоришь: «Забей!»
    Что ли, плакать, красавица? Ну не нужна — ​и что?
    Кто‑то должен под старость в парке кормить голубей,
    Доживать-­куковать с собакой или котом.

    Не мечтай: «Будет лето, возьму тебя в Коктебель…» —
    Не возьмёшь, потому что не даст ни обнять, ни взять.
    Говорю тебе, в парках много некормленых голубей,
    А вот тот, на кого ты смотришь, — ​на того и глядеть нельзя.

    И не надо, и что? — ​Нелюбовь ни зла, ни добра.
    Вот идёт человек, пусть идёт себе стороной.
    Не из глины твоей он, ты — ​не из его ребра,
    Так чего же всё шепчешь ты: мол, говори со мной?

     

    × × ×

    А я — ​а что я? У меня никаких гвоздей,
    Сирин и Гамаюн за моим плечом,
    Финист и Алконост — ​над головой моей,
    Было бы не о чем — ​пела бы ни о чём.

    А я — ​а что я? Жду с жестоким лицом,
    С нежным лицом, влюблённым — ​всё жду и жду:
    Будет однажды и у меня сад, и для меня — ​дом,
    Будет в доме цвести любовь, и розы — ​в саду.

    И от дверей — ​дорога, и за дорогой мир —
    Буду бродить в нём, петь, покуда жива.
    …А Гамаюн сердце моё расклевал до дыр,
    А Сирин в эти прорехи вкладывает слова.
    Птицы вы, птицы, хищные девы мои,
    Храните меня в полночь моей любви!

     

    × × ×

    Речь обрастает фигурами, губы — ​льдом.
    Я — ​бубенец от колпака паяца.
    Несколько строчек в столбик: через силу, с трудом.
    Зато я умею смеяться и не бояться.
    Я провела полжизни в себе — ​как в чужой стране,
    И глаза N.N. мне заменяют солнце.
    Я научилась многому: латыни и седине,
    Нервам, снотолкованию, стихоплётству,
    Только не жить. Я, в целом, — ​ничто в нигде.
    Собственно, мне нравится быть отражением
    В глазах N.N., шагать в глубокой воде
    По самое сердце — ​до полного погружения.

     

    × × ×

    Дни из памяти, сердце — ​из боли,
    Злая жизнь — ​из летящей строки,
    Так и шли бы вы — ​лесом ли, полем,
    Невозвратны, прекрасны, легки,

    Так и пели бы, так и сгорали —
    За пустяк, милосердный пятак…
    Так и жили бы, так — ​умирали.
    — Боже мой, только так, только так…
    Сердце

     

    Взросление

    …Так раскололась Лавразия, лопнули швы на мячике,
    Сдвинулись материковые плиты в моей груди.
    В географическом атласе, в инглише ли, в задачнике
    Не отыскать подсказок. И целый мир впереди.
    Годы летят по волнам лайнерами остроносыми,
    А я остаюсь смешной девчонкой с глупыми косами,
    Слишком красивой для этих стен обшарпанных,
    Ногами перебирающей на вытертом земном шарике,
    Держу равновесие, улыбаюсь улыбкой ломаной,
    Трудно быть маленькой в мире таком огромном,
    Шатком, крутящемся… Трудно быть, тонкой, странной,
    Неподходящей для быта,
    Всегда чересчур молодой…
    Сердце мое не разбито, оно раскрыто,
    Затоплено океаном,
    Залито синей водой.

     

    × × ×

    В земле морозной ноги яблонь стынут,
    Колхозный сад объемлет снегопад,
    Иди в него, в его покой пустынный —
    Здесь рай, где ты ни в чём не виноват,
    Седьмое небо в проволочной сетке,
    Здесь брошенный шалаш сугробом скрыт,
    И яблоко последнее на ветке
    В слезах, оледеневшее, висит.

     

    × × ×

    Подуй-ка в дудочку мою,
    Тростинка, чуткая Сиринга!
    Я воздух Греции пою
    И вздох вина в нелепой кринке,
    Эгейской амфоре лепной,
    Так схожей формою со мной —
    Очеловеченной, прогретой
    На ржавом солнце, на песке
    Античного живого лета,
    Мячом лежащего в руке:
    Вот разбегусь, метну с размаха
    И сквозь прибой за ним рвану,
    Забыв, что тело — ​горстка праха
    И черепком идёт ко дну.

     

    × × ×

    Слишком страшно? — ​Нет, не слишком страшно.
    Говорю тебе, не умирай.
    Самолётик беленький бумажный
    с экипажем попадает в Рай.
    Жили-были, верили, любили —
    всё пустое, горсточка вранья,
    Сердце из репейника и пыли,
    лёгкий-­лёгкий ужас бытия.
    Ирина Каренина. Беспощадная горечь стиха

     

    × × ×

    Пастила и сухое варенье,
    Банки-крышки, садовый содом,
    Первобытное острое рвенье —
    Мра и голод не внидут в наш дом.

    Летний рай в погреба закрываем.
    А во рту, горяча и глуха,
    Черноплодная и черновая
    Беспощадная горечь стиха.

     

    × × ×

    Есть саламандры, сильфы и т. д.,
    Живущие в огне, в звезде, в воде,
    Горящие, текущие струёй,
    Парящие над маленькой землёй,
    Несущиеся на хвостах комет,
    Несущие и глад, и мор, и свет,
    И огнь, и дух, и рцы ми, что ещё, —
    Их тьмы и тьмы, и им потерян счёт,
    Их легион, они везде, во всём,
    Мы их вдыхаем, и едим, и пьём,
    Они хохочут в нас, уходят вновь
    В свои провалы, бездны; плоть и кровь
    Им наша непривычна и смешна —
    Столь неуклюжа, бренная она.
    Океанид скрывает океан,
    И аонид гармония и гам
    Врываются нам в уши — ​как небес
    Гармония, как чудо из чудес,
    Музы́ка, совершенная вполне,
    Но недоступная тебе и мне,
    Но непонятная, как ни лови,
    Как ни тони в печали и любви:
    Она непостижима, хоть умри, —
    Быть может, и умрёшь, смотри, смотри…
    Так человеку, пасынку стихий,
    Сквозь шум земной доносятся стихи.

     

    × × ×

    За окном только снег и лес,
    Будто бы на краю земли:
    Ели тёмные до небес,
    Небеса в ледяной пыли.
    А за лесом гудит шоссе,
    А за ним — ​взять на правый бок —
    Псов и кошек хоронят все,
    Может, там Голубой щенок —
    Тоже вкопан в глубокий дёрн,
    Так под крестиком из щепы
    И лежит, где веночек — ​тёрн,
    Где живые глаза слепы;
    Не развидишь попавших в рай,
    Вот и плачешь, дрожишь губой:
    — Щеня, милый, не умирай…
    Да не умер он, Бог с тобой.

    Оставьте ответ

    Введите ваш комментарий!
    Введите ваше имя здесь

    2 × один =

    Выбор читателей