ОЛЬГА КОСТЮЧЕНКО
Родилась на Камчатке.
Люблю голоса, запахи, вулканическое тепло и Тихий океан.
Записываю слова и свет.
shanti
Небо глубинно, солнце касается леса,
март расправляет вечер, как свежие простыни.
Время колеблется, тихое, бестелесное,
туча осыпалась снегом и стала розовой.
Разве кто спросит, что мы с тобой наделали,
кто обратится к нам с этим простым вопросом?
Тьма надвигается, синь над водой густеет.
Кто наблюдает восход по ту сторону мира?
Мы остаёмся теми же, только с теми ли?
Кровь закипает и стынет драконьими ритмами.
Красное солнце к востоку сдвигает тени,
мы замираем, тенью земли укрытые.
Колокол возвещает начало ночи,
звук расплывается, гаснет почти до шёпота.
Знания стали зыбкими и неточными,
март улыбается, неуловимо, шёлково.
Спросят ли нас о звере под оболочкой,
спросят ли нас, что за сердце так странно щёлкает?
…Снится ли, слышится – пропасть взывает к пропасти,
звёзды вокруг и внутри обретают видимость.
Крылья расправь в наступающей невесомости,
тёмное море покоя на землю вылилось.
Волнам и новолунию вверься полностью.
Здравствуй, открытый космос, воскресни, искренность.
оборот
Многоцветные дни собираются в цепи лет,
оплетают запястья на многие обороты.
Не останавливают извне приходящий свет
только внутренние пустоты.
Столько клиньев сошлось – ощетинился светом мир.
Расплескался июнь, проникает в нутро по капле.
Красота, которая делает нас людьми,
до предела меня-пустующую затапливает.
Станут чёрные ветви сияющими во тьме,
станет запах черёмухи признаком не-присутствия.
За тобой на стене отпечатана твоя тень.
Не забудь вернуться.
Я не чувствую воздух, но движутся облака.
Я не чувствую время, но путается пространство.
На второй оборот возвратившись издалека,
не забудь остаться.
сигнал
Эйфория распалась на тысячу лепестков,
мой февраль обернулся сияньем и был таков,
я ступаю по белой поверхности трёх озёр,
забываю всё.
Я не вспомню с тобой ни о боли, ни о любви.
Это радость моя: состояние уловить,
резонировать сердцем, слова расплетать в уме,
удержать момент.
Если что-то случится, то это и будет жизнь.
Это полное небо сияния так дрожит,
разливается белым, пурпурным по темноте.
Все слова – не те.
Это выбор,
единственный выбор: создать сигнал,
наблюдать, как колеблется ясная синева,
как приливным теченьем она за тобой идёт,
как ломает лёд.
Ни о чём не жалею, вообще ничего не жду,
только луч выпускаю в огромную темноту.
Если что-то случится, то пусть это будет свет.
Если нет – то нет.
место силы
Ждать тебя во всё сердце – невыносимо.
Годы спустя хрусталик наводит резкость:
это не поле боя, а место силы.
Можно мне просто жить здесь и умереть здесь?
Жить здесь с тобой, у Тихого океана,
в начале всего, в колыбели землетрясений.
Стать монотонным ритмом, зажившей раной,
запахом стланика, поводом для веселья.
Переполняется чаша водой и солнцем,
телом тепла, напитавшимся ледниками.
Время замедлилось, льётся любовь и льётся,
пренебрегая статичными берегами.
Время научит память своим законам.
Первый из них: ничто не пройдёт бесследно.
Ни завершённые мирно пустые войны,
ни перекрытые болью потоки света.
Через кипящие слёзы я вижу чисто –
страх превращается в силу, когда мы вместе.
И лучше отсюда вдруг вылететь «грузом триста»,
чем возвращаться любить тебя «грузом двести».
тьма
Ветру в твоих руках, вестнику катастроф,
я отдаю слова и шелуху от слов –
чувства, которых нет, радужный лепесток,
трещины на земле, выбитой из-под ног.
То, что отдал мне ты, я отдаю огню –
выплески черноты, внутреннюю войну,
опухоль, талисман, кварц и сушёный хмель,
зёрна любви и зла, умершие в огне.
Дышащий океан, ровный далёкий гул.
Это кино о нас – двое на берегу.
Это прямой эфир, боги внимают нам.
Мы произносим: «мир» – и наступает тьма.
свет
В нитях света шагают тени вслед за нами один в один.
На планете парад затмений и цветение впереди.
Острый холод и новый воздух, подо льдами земля звенит.
Выдыхать – тяжело и просто, распускается лёгких нить.
Распускается ярче молний миллион световых минут.
Этот город наполнен мной, но
я себя в нём не узнаю.
…
Здесь мы рядом и там мы рядом – золотой двадцать пятый кадр.
Ткут небесные шелкопряды невесомые облака.
В нитях света шагают тени, так улыбчивы и легки.
Сквозь пустое пространство-время я касаюсь твоей руки.
– Я люблю тебя вместе с жизнью,
я люблю тебя,
я люблю, –
это вроде-бы-я так чисто, так сияюще говорю.
…
Что мы есть? – океан фотонов, озаривших глазное дно.
Сотни, тысячи, миллионы, миллиарды частиц и волн.
Вслед за нами шагают тени, нитью выдоха сплетены.
Мы являемся всеми теми, кем когда-то являлись мы.
Мы являемся всеми теми, кого больше на свете нет.
Сквозь пустое пространство-время возвращается прежний свет.
дьявольская весна
Двадцать вторая весна оказалась дьявольской.
Пить или петь? Выбираю впервые – петь
и распаляюсь я радостью, грустью, яростью.
Тянутся руки к сердцам – вынимать и греть.
Кто-то на кухне готовит воспоминание.
Волосы в запахах дыма, и в пальцах – тмин.
Вот они, братья и сёстры мои названые,
из образов воплощаются здесь – людьми.
Кто-то словами рисует во мне орнаменты,
в ком-то уже расцветают мои слова.
Я становлюсь для них музыкой, ритмом, таймингом,
я бы хотела их души нарисовать.
Каждый из нас должен каждому что-то ценное –
золото смеха, молчания серебро,
каждый привносит магию в это целое,
происходящее между людьми тепло.
Дом состоит из таких, как они, союзников.
Правда, чем больше жизни, тем меньше сна,
чем бесконечнее время, тем больше музыки.
Так происходит дьявольская весна.
свинец
Сгущается воздух, и время теряет скорость.
Над целой землёй тишину призывает колокол.
От крыльев во мне остаются вороньи кости.
Фантомное лето взрывает пустую голову.
А сделай мне щит для сердца из двух ладоней.
Закроешь глаза, и свинец превратится в золото.
От кончиков пальцев бегут звуковые волны.
На целой земле для меня не осталось города.
Под тенью твоей тишины, под аккорды траура
я греюсь у края сгорающей атмосферы,
не в силах касаться тебя неподъёмной аурой,
не в силах оставить чужое пространство-время.
невесомость
Пустота приятна и холодна,
только ум покоем обеспокоен.
В голубой воде у глазного дна
проплывают медленно карпы кои.
Пустота – от пола до потолка,
пустота жеода, вокзала, храма.
В ней одной позволено умолкать,
обнимая бледную голограмму.
Скорость света падает до нуля.
ДНК разматывает спирали.
Бесконечным вечером ноября
невесомость прошлого выбираем.
4
Голосу твоему
мягко звучать во тьме,
мягко звучать во мне,
перемежая тьму.
Мантры бы передать
голосу твоему,
и ему одному
мантрами трепетать.
Город сгорит дотла,
выстрадав тишину
голосу твоему
первого божества.
Звёзды внесут в весну
запахи сентября
только благодаря
голосу твоему.
кипрей
Пение трав, звон тетивы.
Мгла, нас объяв, сгладит углы.
Мгла, нас объяв, станет теплом.
Кровь – это явь. Сталь – это сон.
Выцвел рассвет, ветер молчит.
Если ты зверь – что тебе щит?
Если ты зверь – что тебе лук?
Верная смерть, бегство во мглу.
Тмин и кипрей, хлопок и лён.
Чистых полей запах силён.
Чистых полей мал окоём.
Ходит во мгле зверь за зверьём.
Ходит во мгле зверь за зверьём.
Ходит во мгле…
решения, которые мы принимаем
Бесконечное поле, туман, ковыль.
Я не помню, чтоб выбор когда-то был.
В миллионный раз
по канонам снов
я иду на зов.
Так вибрирует голос твоих клинков,
так бессилие радостно и легко.
Ни к чему себя
от тебя беречь.
Опускаю меч.
Пустота резонирует и поёт.
Будет воля твоя. И она – убьёт.
Ни в уме, ни здесь
я с тобой не бьюсь.
Я с тобой – и пусть.
Под напевы металла, в последний бой
пустота трансформируется в любовь.
И на этот раз –
миллион один –
я могу уйти.
Или ты передумаешь продолжать.
За твоими клинками горит душа.
Я иду на свет
и иду на смерть –
на тебя смотреть.
рыбак
Сны построены на тоске.
Снятся пена и соль в песке.
Снится: смотрит рыбак во мрак.
Смотрит, смотрит, а взгляд – маяк.
Раздвигает над морем мглу. Я иду к нему как могу.
Но не чувствую больше ног. И вода мне несёт венок
из глубинных подводных трав.
Я не выдержу до утра.
Я не выживу до утра.
…
Открываю глаза во мрак. Разжигаю в себе маяк.
За спиной ощущаю дом – обнимает своим теплом.
Я сижу и смотрю во мглу.
Я увидеть тебя смогу,
как рыбак видит рыбака.
Я неведомая тоска.
Я сияющая тоска.
и настанет свет
Изучать тебя вопреки всему
и не знать, зачем это мне. За что.
Я смотрю, как страшно в тебе цветут
солнцеликий штиль, темноглазый шторм.
Золотой ковыль. Чернота песка.
Бесконечный бриз. Легион ветров.
Перезвон травы. Переломы скал.
Изувечный крик и тишайший зов –
ты моя любовь.
Грозовой озон. Голубой огонь.
Темнота поёт тишине в ответ –
ты любовь во мгле и любовь над мглой.
Ты не смерть. Ты – тот, кто усилит свет.
И настанет свет.
мякоть
Тень руки на столе и тень профиля на обоях
исчезают испуганным зверем на водопое.
Если всяким противоречием пренебречь, то
ты уходишь.
Но это движение бесконечно,
потому что спустя расстояния и молитвы
ты останешься – именем, символом, архетипом,
междустрочием мифа – идолом ли, идеей,
в целом – мякотью памяти, выжатой до предела.
Потому что когда эту улицу обесточат,
ты проявишься в чёрном пространстве горячей точкой,
элементом пустого множества вариаций.
Потому что ты обезвыборен оставаться.
спи
Спи, моя радость, усни.
Пусть мы и в доме одни –
каждый в своих домах,
жизнях и городах.
Спи, моя гордость. Потом
будет нам общий дом,
общие явь и сон,
богово колесо.
Спи, моя вера, я здесь,
руки тяну в разрез
этих времён, пространств,
не разделивших нас.
Спи.
Я останусь в нигде,
в лодке на синей воде,
в домике у воды –
там, где не будешь ты.
Спи, мой непознанный мир.
Сделать бы нас людьми.
Кай из осколков льда
выложил «никогда».
рифы
Был ли я кем-нибудь, кроме того ребёнка,
который услышал музыку и заплакал,
путал луну с фонарём в городских потёмках,
ни разу не думал о смысле дорожных знаков?
Был ли я кем-нибудь, кроме того безумца,
с нимбом из одуванчиков, с зажигалкой,
который палил траву и мечтал проснуться
в новейшем июне – «за лето и сжечь не жалко»?
Был ли я кем-нибудь, кроме того героя,
сияющим взглядом спасавшего твою душу?
Теперь бы оставить себя самого в покое,
пока ничего спасённого не разрушил.
Был ли я чем-нибудь, кроме водоворота
в рифах любви и смерти,
любви и смерти?
Я, весь пронизанный звуками эхолота,
чувствую, что они сквозь меня ответят.
побережье
Штормовое предчувствие стелется по земле.
Над вулканами облако силится заалеть.
Веет с севера серой, с востока – лавина мглы.
И в лавине – мы.
В океане бессмертия люди волочат сети
и вылавливают людей, ожидая смерти.
Пусть пространство сгущается, временем становясь,
но не рвётся связь.
Рдеет ярость, решает прошедшее воскрешать.
В сердце движется магма, и магму не удержать.
Так из чёрного пепла и белого шума волн
на песок выступает потерянный легион.
…
– Я всё помню! –
и память обратный ведёт отсчёт:
алый август, сияющий май, есть ли что ещё
незапятнанное – смолой ли, золой ли, кровью?
Только два амулета, лежащие в изголовье.
Я всё помню:
бревенчатый дом с темнотой внутри,
и горящее горло, и голос, сошедший в хрип,
и снега по колено, и нежность на грани сна,
и вслепую касанье, и печка во тьме красна.
Помню тёплую пемзу, шипение фумарол.
Кто не верил, не ведал, не чувствовал – тот обрёл
свой огонь, свою вечность у кратера на краю.
Я всё помню.
Всё помню.
И более не горю.
…
Никогда –
только звук
или всё-таки смысл есть
не отдать набегающим волнам нательный крест,
ожидать не-грядущего, верить в своё ничто
до тех пор, пока веру не вырвет с корнями шторм?
Будет голод причастия.
Шикша и черемша.
Будет воля твоя, но немного дано решать.
Наша суть не изменится, как нас ни нареки:
мы – созвездия атомов, спутанные в витки,
миллионами множим галактики ДНК.
Космос к космосу: прикасаемся, приникаем.
Мы – отличные вещи, сложнейшие механизмы.
И ни капли жизни.
…
Отрывается клапан от сердца – лети, лети,
окровавленный лепесток из моей груди.
Помню небо, намёрзшее инеем на ресницы.
Не могу смириться.
Серным северным ветром маяк со скалы снесён.
Девятьсот девяносто девятый кошмарный сон
продолжает сниться.
…
В пустоте побережья, в тысячный чёрный день
человек обнимает пустоты из-под людей.
В сумасшествии шепчет: как дорог, как дорога.
Океан обнажает новые берега.
Фото автора.