Светлана Гольдман.
Насквозь городская девочка

В моём роду все женщины хорошо готовили.

Каша из топора? Торт «Птичье молоко» из манки? Суп из лебеды и крапивы? Бешамель? Бланманже? Жульен? Картошечки жареной с грибами? Ещё сто блюд из картошки? — ​Легко.

В любые самые небогатые времена в домах женщин нашего рода пахло вкусной едой.

Сейчас жизнь настолько улучшилась в бытовом плане, что это перестали замечать. И готовят дома так, как это принято было раньше, только домохозяйки (и то не все) или люди, для которых кулинария — ​хобби, отдых, релакс или повод запилить фоточку в Инстаграмм.

Нет, мы готовим, конечно. И детям малым, и больным с номерным столом, и гостям, которых, правда, дома собираем всё реже, ведь общепит стал доступнее и разнообразнее.

Но не так, как ещё совсем недавно. Тем более, что в моде минимализм, культура потребления и ЗОЖ. И нам эта мода нравится.

Но иногда мы задвигаем весь этот модный и правильный образ жизни подальше — ​и печём.

Например, настоящие русские заварные калачи. Русский способ заваривания теста принципиально отличается от эклеров и прочих профитролей, хотя и их мы очень уважаем и легко можем повторить, не заглядывая в Гугл или Яндекс..

Эх вы, калачи, калачики!..

Сырые готовые калачи сперва купают в кипятке, а потом уж, мокрыми, укладывают выпекаться на противне в духовке. Они получаются такими обливными, глянцевым, с нежнейшим, но не излишне воздушным, а значительным, мякишем. Не сладкие, не солёные, но и не пресные эти калачи.

Как вот описать вкус? Ум можно отъесть, вот как!

Подобные калачи благородные барышни из классической русской литературы щедро намазывали сливочным маслом. Не говоря уж о купцах. И фольклор ими изобилует.

Мы обходимся без масла, мёда, сметаны и варенья. Потому что и без всего, так, тёплые русские калачи ломать и есть — ​погибель какая-то.

Вот если бы вместо духовки их посадить в русскую печь…

Я в детстве ела еду из неё, когда гостила у тётки по отцу в деревне. Еду брали ухватом, в чугунке мог оказаться борщ, каша с молоком, картошка с мясом. Неповторимого вкуса и вида.

Это тогда казалось волшебством. Сложили в чугунок сырое, обычное, а достали вкусное, необыкновенное. За месяц еды из чугунка даже у меня, вечной бледной худышки, отрастали на летнем загорелом лице розовые приличные детские щёки.

Сейчас бы они, Лазаревы, могли называться фермерами. У них были коровы, бык, свиньи, куры, гуси, индюки, овцы и даже лошади. И дворовые собаки. И нормальные полууличные коты. И огород соток двадцать-​тридцать.

С пяти лет и по пятый класс школы примерно один летний месяц я проводила в деревне. Рядом были сопки, горы. И бурная горная речка с ледяной водой и каменистым дном. В ней стирали белье, из неё пили и носили воду в дом.

Я немножко доила корову с тётей Таней. Немножко поила телят и кормила цыплят с младшей кузиной. Немножко ездила на лошади без седла со старшей.

У моей тёти был муж с очень тяжёлым характером. Но как же он любил детей, если разрешал нам, детям, практически всё — и дома и во дворе! Мы даже на свинье кататься пытались.

Воздух там можно было резать ножом на ломти и есть, как арбуз, такой он был сладкий от близости гор, зелёных, со снежными шапками даже жарким нашим, сибирским, летом, и от почти тотального отсутствия цивилизации.

Ещё там был почти средневековый быт, с электричеством и радио, разве. Телевизор, правда, тоже был, но показывал в основном рябь, да и кому он был тогда нужен, когда кругом долгожданная разноцветная радость бытия. Он так и отдыхал под вышитой салфеточкой.

Мотоцикл у них тоже был, и старый маленький автомобиль, похожий на те, что катались по экранам в военных фильмах. Позже появился газ в баллоне на летней кухне.

Детей Лазаревы любили, поощряли учение и кружки. Деревня была крошечной, в деревянном сельсовете помню алюминиевую кружку, привязанную к бачку с водой. А клуб при этом был, и деревенских детей там привечали. Мои деревенские сёстры потом обе окончили с отличием вуз педагогический. Работают до сих пор в других, больших деревнях учителями физики и начальных классов.

Но вернёмся в дом, которого больше нет: помню русскую печь с полатями и ситцевой занавеской в большой кухне. Медные тазы для варенья. Меховые тулупы тёткиного мужа-лесничего. Перины и сено, в которых мы валялись и тонули. Фотографии в рамках на стенах. Часы с кукушкой. Стадо коров, звенящее колокольчиками. Мокрые камни в быстрой прозрачной воде. Вкус натуральной, свежайшей домашней еды, парного молока и ключевой воды.

И посреди этого бурлящего летней жизнью мира я, насквозь городская девочка, по самую макушку обмакнутая в солнце, деревенскую уличную пыль и любовь.

Тёти и её мужа уже нет на этом свете, как и дома, и летней кухни, и сараев по обе стороны улицы, в одном из которых рядом с ледяной бурной речкой мы с тётей Таней и доили корову Зорьку. Там теперь дорогие почти пустые коттеджи и заборы, перегородившие даже древние сопки.

Уже почти нет на этом свете и людей, помнящих меня той девочкой с соломенными косами и вечной жаждой смотреть по сторонам и замечать каждую травинку.

И эта жизнь короткая такая.

Но их ведь много у нас, жизней. Жизни эти, как матрёшки, одна в другой, стоит только достать.

Вон сколько всего нашлось в одной.