ЛАДА ПУЗЫРЕВСКАЯ
Окончила факультет менеджмента Новосибирской Академии экономики и управления. Стихи пишет с детства. Автор книг «Маэстро полуправды невсерьез» (2004), «Время delete» (2009), «Последний десант» (2010). Публиковалась в журналах «Сибирские огни», «Новосибирск», «Нева», «Эдита» (Германия), «Камертон» (Иерусалим), в различных сборниках и альманахах. Член Международного Союза Писателей «Новый Современник». Лауреат Григорьевской премии за 2016 год. Живёт в Новосибирске.
Поворот на закат
Андрею Ширяеву
Там, где кажется — можно ещё наугад выбирать
то ли правильный ход, то ли выход,
но времени нет уж
ни стремительно выжить, ни медленно не умирать,
греет только надежда на слова последнего ретушь.
Отпустить на свободу стихи и, почти не боясь
непонятно когда опустевшего неба, в котором
кровоточит последними титрами млечная связь
вечной осени русской и зарева над Эквадором
— говорить о любви.
И о смерти, вписавшейся в кадр
у вершины горы, где такая по склонам усталость,
что не сложно уже пропустить поворот на закат,
вот и всё, что осталось.
Проговаривать боль — и ещё, и ещё, по слогам,
снова с красной строки
по наречий сухим перекатам,
уплывать во врачующий шёпот пустых амальгам
догонять отражения, спрашивать страшное –
как там?..
Там, где Бог навсегда. И не надо держать взаперти
ни горячее сердце, ни вечно обветренный голос,
где забывчивых родин никто уже не запретит
обнимать горизонты, на сколько бы ни раскололось
новых смутных времен это время. Своё отсверкал
именной циферблат,
как бы клапан сердечный не ёкал.
Улыбается мастер повернутых к небу зеркал,
уходя в череду закипающих пламенем стёкол.
Деревья будут большими
ты один в этой осени ветреной, оспяной,
закрывая лицо, бредёшь, обнимая сосны,
понимая уже, что молодость за спиной
не крылом прирастёт, а странным
горбом несносным.
как его ни затягивай, этот живой рюкзак,
что туда ни толкай на идише и латыни,
но в истёртую кожу впивается снов гюрза,
вот и стынет.
умереть соберёшься — окажутся ночи длинными
и глаза не закрыть, и от звёзд никуда не деться,
а деревья в окно смотрят грозными исполинами —
как в детстве.
твой же съёжился мир почти до размеров спаленки,
за порогом хрустит и свищет — опять октябрь,
где ты всё ещё слабый, ненужный,
больной и маленький…
так не трусь хотя бы.
Август
Воздух пропитан истомой, дождём и хвоей.
Значит ли это, что следует возвращаться?..
Руки, сомкнувшись, печаль увеличат вдвое
То же — для счастья.
Веки, смыкаясь, делают свет кромешным,
но позволяют видеть такие дали,
где наяву уже никогда, конечно,
сколько бы денег в воду мы не кидали.
Круг замыкая, шествует наша осень,
вновь начиная падкой листвы мытарства –
сон золотой бескрайних берёз и сосен,
время сырой земли, слюдяное царство.
Слышишь, как изнутри бьются наши люди,
замкнутые в пространство сосновых комнат?..
Бог сам не знает, что с нами дальше будет
Так же и с теми, что нас берегут и помнят.
Оцифровка
Не сметь оглянуться. Предательски жёлтым
штрихует внезапно ржавеющий август
пустые дороги, которыми шёл ты,
где солнце и ветер, и шелест дубрав густ.
Мечтать, но не верить в заветное завтра –
теперь уж на той стороне ойкумены,
где первое слово баюкает Автор,
где, все ещё живы, себе на уме мы
Рискнули проснуться с косыми лучами,
махали руками последнему стерху –
ах, как мы в хрустальное небо стучали!..
Кто снизу, кто сверху.
В ответ — только эха бескрайние мили:
мол, вон покатилась звезда на тавро вам.
Не плачь, моя радость, о тающем мире –
он весь оцифрован.
Потерянный пиксель, птенец оригами,
хрустящие крылья с годами — как ветошь,
остывшую землю босыми ногами
всё вертишь и вертишь.
Околоток
то ли кажется, то ли просто судьба такая –
улыбаясь всё реже, молча ходить по кругу,
навернувшейся стрелке компаса потакая,
и нельзя повернуться снова лицом друг к другу.
он не твой и не мой, и ничей, этот город страха –
королевство пустых зеркал и лужёных глоток.
но, наверное, мы с тобой всё же дали маха,
возвращаясь в свой вечно ветреный околоток.
тут не снится никто, не то что жених невесте,
на путях тупиковых полчища чёрных кошек.
мы остались почти последними в этом квесте,
кто не черпает тёплый свет из чужих окошек.
и уже не вернуться, как ни вертись на месте,
умирать раз от разу проще, хоть и заметней.
самолёт наш бумажный мы отпускали вместе,
вон как он теперь лихо мёртвые вяжет петли.
Карамболь
покидающий этот дождь не замедлит шаг,
уходя — уходи. махнёт головою русой –
мол, айда-ка со мною туда, где лишь тем грешат,
что жалеют шары, боясь ошибиться лузой.
ты метнёшься послушно вдаль вдоль чужих полей,
где такой карамболь, а тут хоть реви белугой
в унисон сквознякам, причитающим: не болей,
раз играешь с руки, не жалуйся и бей в угол.
пятый угол твоей страны с золотой канвой,
об которую Бог прилежно сломал все иглы…
обними же меня на прощание — спит конвой
и бесстрашные мальчики снова играют в игры.
* * *
как тебя пожалеть не пойму обнимать уж как
здесь так мало тепла и лето — в одно касание
родина — говорю
поправляюсь: матушка
Богом данная радость ли
наказание
как тебя обживать не найду где же голуби
на пустых площадях никого
воля вольница
только воздух и свет
белый свет из небесной проруби
да тебе ли не знать
как правда чужая колется
я не вижу тебя никого никого под вязами
отчего же ты плачешь
стволы обнимаешь дурочка
посмотри на него
глаза навсегда завязаны
но о счастье поёт хрупкий мальчик твой
божья дудочка
он стоит на ветру с распахнувшимся воротом
позади тишина
впереди лишь дорога белая
ты клянёшься
держать его в этом миру упоротом
ты клянёшь тишину
а он поправляет: верую
* * *
снова в пыльные стены бездомный колотится пульс
лета тахикардия
мотив не родной, но понятный
отражения в окна идут на попятный, и пусть
никого не спасти — что запальчиво не городи я
близко к сердцу воспримешь —
считай, что уже инвалид
словно плетью помечен
а песни всё тише и страньше
только место, где пел раньше мальчик, болит и болит
забинтуешь потуже — и снова дышать станет нечем
геометрия ночи — объятия пятых углов
перекрёстков суставы
проспектов крепленье стальное
проходные дворы, тупики, остальное — улов
цепких веток метро, где ты бдишь в середине состава
как сбивается ритм заблудившихся в рельсах колёс
как сбиваются в стаи
ступени истоптанных лестниц
арки станций-прелестниц смыкаются — вот и довёз
до конечной тебя этот год — вот и не наверстаем