МАРИНА ПАВЛОВА (поэтический псевдоним Маша Не)
Родилась на Колыме, детство и юность провела в Южной Якутии и на Северном Кавказе. Имеет два высших образования. Автор книги «Луна на верёвочке», соавтор альбома стихоживописи «Мотылёк» (совместный проект с художником Изей Шлосбергом, Балтимор). Автор песен, театрализованных постановок, сценарист. Публиковалась в коллективных поэтических сборниках, альманахах и различных электронных проектах. Живёт в Москве.
Ноты
Невидима, свободна и жива,
продрогшей стаей — лёгкой и прозрачной,
взлетает серпокрыло синева
из окон пробудившихся чердачных.
Капельной насыщается водой.
И дольше света длится нота «До»…
* * *
Наивный Март — святой евангелист,
голубоглазым отроком глазеет:
под воробьиной флейты пересвист
весна танцует — дерзкой Саломеей,
и сок струится змейкой по коре,
но вздрогнет звук на ломкой ноте «Ре».
* * *
Здесь солнечных оболов медяки
на крыльях листьев — первых, робких, клейких.
А в переходах, для людской реки,
и жизнь, и смерть играют на жалейках.
И, наблюдая сверху за людьми,
застынет в любопытстве нота «Ми».
* * *
Успеть бы в путь, до первых облаков:
в поля, в луга, в себя, в леса, в пампасы.
Орать и петь до хрипа, чтоб легко
боль отпустить шмелём золотоглазым.
Вибрирует на нитке слово «жить», —
так нотой «Фа» воздушный змей дрожит.
* * *
Намедни дождь топтался у порога,
А нынче солнце катит колесом, —
враз на поклон идти к грибному богу.
В лесной прохладе мыслей свежих сонм
прижмётся щеном к памяти — волчице,
и нота «Соль» сквозь землю просочится…
* * *
Век — ярмарочный петушок в горсти,
горчащий жжёным сахаром заката.
Озвучить жизнь — не площадь перейти
под свист толпы плясуньею канатной.
Губами еле слышно шевеля
Шарманщик полирует ноту «Ля».
* * *
Бессонница считает вслух до ста,
И, словно фолиант старинный, редкий,
ночь норовит по-своему сверстать.
У осени на опустевшей ветке
надкушенное яблоко висит —
протяжной, лунной, яркой нотой «Си»…
Ловец снежинок
Ловцу снежинок, сказок и теней
так давит шею шарф, молитва — горло.
Февраль — торговец днями, фарисей,
сожжёт метели ладаном прогорклым.
Здесь святки затянулись на века,
гадать не хватит воска и картона…
И что гадать? Когда наверняка
весну и блажь уже набрал в бутоны
в горшке цветочном сказочный стожар.
А в небе, цвета краденого солнца,
летит, летит чужой воздушный шар,
и девочка… отчаянно смеётся…
На птичьем языке
Вновь метель к порогу жмётся белым псом,
жаль людской породе верность не с руки…
Всё, что мы с тобой оставим «на потом»,
в закаминные спечётся угольки..
Ни с лица, ни из ладоней жизнь не пить.
Гололёдно, и в мороз не видно слёз.
Всё, что названо «связующая нить»,
паутинкой в бабье лето унеслось…
А «любовь» — смешной кузнечик в кулаке,
блажь со вкусом «свежесказанной халвы»…
Я не знаю, как на птичьем языке
отозваться мне теперь на Ваше «Вы»…
Заклинание
Оживай без тоски и печали
в суматошье, и в праздной ленце,
в заговоренной ближними дали,
в обережном Садовом кольце,
в непроветренной томности комнат,
в пыльных мыслях о жизни на дне,
в ощущенье, что любят и помнят
в невозможности — ближе, больней,
в ожиданье страстей еженощных,
в липких пальцах чужого стыда,
в осязанье, что я — это почерк
в потаённом твоём «никогда».
без тревоги, без крыл за плечами,
веру в сытое счастье храня,
без тоски оживай,
без печали,
без меня,
без меня,
без меня…
Письмо на стекле
Твои слова — с запястьев бубенцы.
Сквозняк — хмельной трибун в портьерной тоге.
В оконных рамах стынут леденцы
Стекла и капель. Город смотрит строгий
И холостой, как выстрел или плен.
Ты забывай уверенно и просто,
Как шлейф дождя, поблёкший цвет колен
Смешной и нервной женщины-подростка.
Ты забывай отчаянно светло,
Как холодны осколки и обломки,
Как Нестерова росчерка петлёй
Дыханье обрывается на кромке…
Можно?
Можно я стану капелькой на плаще,
мой беспородный циник, фигляр и шут?
нежность от боли не отличить, вообще
нервные клетки знаки не подают…
Ливень самоубийцей по трубам вниз,
с пеной и грохотом, будто предсмертный вой,
только Вы знаете, сколько не падай ниц…
Если бессмертен, значит ли что живой?
Можно я буду складкою Ваших губ,
мой, позабытый всеми, усталый Лир?
В этом квартале зимних земных простуд
время — в затылок дышащий конвоир…
Снег прожигает уличную золу,
пепел метельный разносит на три версты…
Может, привратник райский купил метлу,
может, октябрь вчерашние жжёт мосты?
Время Ч
Закат раскрасил город рыжей охрой,
как будто ржа проела мир насквозь:
и шестерёнки, и земную ось…
«Но время шло, и старилось, и глохло»,
скрипело, суетилось, и неслось,
захлебываясь вечностью и тленом,
в госпиталях любви лечило пленных
беспамятством, помноженным на злость,
и расставляло крестики умело,
и тени разбавляло светом белым.
Да, время жгло,
и таяло,
и пело,
и…
ночью
с крыши
снегом
сорвалось…
Пробное
Любить, что языком… к качелям в детстве —
смешно и больно: кровь, тепло, вода.
Немотный поводырь, моё наследство —
смешное целованье «навсегда».
Ямщик, таксист, не спрашивай, не надо,
вези меня по кольцевой к весне.
Я расскажу тебе про Эльдорадо,
про утку в зайце, и про грех во мне.
Да мало ли ещё на свете бредней,
чтобы сорваться с шёпота на крик?
Останови у мартовской передней,
авось оттают сердце и язык.
Осталось окунуть лицо в ладони.
На сотни вёрст вокруг поля, поля…
Луну на убыль гулко ночь уронит
в морозный подстаканник февраля.
Мы все у…
Мы все умрём. Ну, что ты?! Не реви!
умрём степенно, тихо, по любви.
/по расписанью, яростно и кротко/
И сколь на кочку скопом ни влезай,
не приплывет обещанный Мазай.
/депрессия и прохудилась лодка/
Но снова летом к морю захотят
сто десять обречённых «негритят»
/хотя, за ЖэКэХа ещё долги, и…/
Жизнь — ежедневный робкий суицид,
но слово «смерть» до одури горчит,
когда она случается с другими…
* * *
Словно крошки, буквы смахнёт с листа.
Прикурив от пламени на плите,
скажет: «Тише, дурочка! Перестань!
Выше неба, дочка, не улететь!»
«Оставаться — трудно, а там легко.
Слёзы лить и злиться — напрасный труд, —
в неопределённость махнёт рукой —
а еще у нас там… поют, поют…»
Отче, сотворивший людей людьми,
Даже если хлеба не будет днесь,
Вразуми мя, Господи, вразуми,
Чтобы человече не вышел весь…
Давно не читала таких светлых стихов!
Спасибо, Марина!