СЕРГЕЙ ПАГЫН
Живет в городе Единцы (Молдова). Автор пяти книг стихов: «Обретения» (2002), «Прогулка в ноябре» (2005) «Сверчок в радиоприемнике» (2008), «Перед снегом» (2012), «Просто жизнь» (2017). Финалист и дипломант Международного поэтического конкурса имени Н.С. Гумилева «Заблудившийся трамвай» (2010). Лауреат премии «Молодой Петербург» (2011). Победитель Международного поэтического интернет-конкурса «Эмигрантская лира» в номинации «Неоставленная страна» (Бельгия, 2012/2013). Член Ассоциации русских писателей Республики Молдова.
* * *
Вот снег идёт горизонтально,
чертополох глядит печально –
колюч и сух его глазок.
И так пространство ненадёжно,
что ты со свитера тревожно
снимаешь дочкин волосок.
* * *
Ростка в земле упорный ход,
реки неспешное теченье
и быстрой ласточки полёт –
всё это смыслоизвлеченье.
И ты в руке у зимней тьмы
горишь, что веточка сухая,
из первозданной тишины
и звук,
и смысл извлекая.
* * *
Чиня отцовскую ушанку,
дубовых дров неся охапку,
воды замёрзшей каравай
из бочки старой вынимая
иль просто ложечкой мешая
в надбитой кружке чёрный чай,
я помню, помню: мир непрочен.
Как много в небе червоточин,
какие бездны прячет твердь!
Как в снежном ветре время глухо!
Усильем зрения и слуха
могу я страх преодолеть,
шагнуть на вспорх или на сполох –
синичий свет, мышиный шорох,
подлёдный шум незримых рек…
Пусть спит беда, глядя сквозь веко,
нужны для шага человеку
пространство,
время,
ветер,
снег.
* * *
Отец меня стрижёт. Его прохладны руки.
И снег, как простыня, колеблется в окне.
И память, что светла, и тёмный страх разлуки
откроют тихо дверь забытую во мне
в такой же снежный день:
идёт кривою тропкой
уже хмельной сосед, переколов дрова,
в руке несёт домой в газете поллитровку,
под мышкой у него свиная голова.
Напротив во дворе с обеда топят баню,
блуждает тёплый дым в разросшемся снегу.
Мне восемь лет, и я сижу и засыпаю,
закутанный в халат, проснуться не могу,
под мерные щелчки отцовских ножниц в доме,
ещё большом, где печь дудит в трубу свою…
И я, открыв глаза, на седину в ладони
с печальным удивлением смотрю.
* * *
Когда глядит молчащий человек
в своё окно на падающий снег,
то он не одинок на белом свете.
И тот, кто – зренье чуткое одно,
с ним рядом смотрит в зыбкое окно
как рты снежинкам подставляют дети,
смеясь, галдят, ещё без рукавиц,
и смахивают капельки с ресниц,
и лица поднимают в упоенье –
и кажется, что снег стоит, а ты
возносишься в объятия высоты.
Такое вот простое вознесенье.
* * *
Снег прошиваю выдохом-вдохом,
тёплая лёгкая нить…
Так бы и жить мне, хранимому Богом,
так бы и жить…
Просто стоять на садовой дорожке
или идти, не спеша.
Выдох за вдохом – прозрачною стёжкой
к миру пришита душа.
* * *
Т. Н.
Свет, замедляясь, создаёт версту –
лесок и поле…
С бесполезным тщаньем
стремишься ты заполнить пустоту,
в которой бездна неба и прощанья,
своей душой, летящею с листвой
и отданной пространству на поруки,
но и она – не свет, не вещество,
а музыка печали и разлуки.
* * *
Покрывается зеркало рябью,
когда дуют большие ветра,
когда ходит усталый ноябрь
по квадрату пустого двора.
Поутру размываются лица,
и дрожат, и теряют черты.
И легко навсегда погрузиться
вглубь ожившей настенной воды,
от судьбы оторвавшись без боли,
вдаль шагнуть над полоской межи.
Будет просто осеннее поле,
будет просто неспешная жизнь,
где снежок над простуженной речкой
в тишине раскрывает крыло.
И тепло, потому что у печки,
и светло, потому что светло.
* * *
Пока зима безвидна и пуста,
хоть с голоса, хоть с чистого листа
ты не спеши на свете проявиться.
«Да будет снег!», – уж сказано. И мы
на белое глядим из белой тьмы,
и как вода, прозрачны наши лица.
И воздух тих. Ещё чуть-чуть и он
невозвратимо будет всполошён
тугим снежком, запущенным из сада.
Начнут розовощёкие мальцы
летать на санках, щёлкать леденцы,
в которых свет январского заката.
Давай еще мгновенье подождём,
пока с небес, преображённых в холм,
свои салазки не пустили дети.
И тишина не поднимает век,
как только что воскресший человек,
не помнящий о жизни и о смерти.
* * *
Мы с тобой проживём и зимой,
ведь всё наше по-прежнему с нами.
Замороженный воздух резной –
как старинный комод с тайниками.
В этих мреющих нишах ночных,
в этих ящичках хитрых зеркальных
столько разных чудес золотых,
столько всяких вещиц музыкальных.
Лишь рукою тихонько коснись,
и откинется дверца упруго.
Вот свисток, в детстве сделанный из
абрикосовой косточки смуглой.
Ты подуешь в него – полыхнёт
настороженный иней на стенах.
И детсадовский полдень войдёт
в сердце дикой зимы неизменной
безоглядно, светло, налегке…
А пока мне угадывать сладко:
льдистый жёлудь в твоём кулаке
иль цветочная муха-журчалка?
Приговор
Приснилось,
что в чужом деревенском доме
смотрел на меня
совершенно незнакомый человек,
чей взгляд был взыскующим
и суровым.
Смотрел он что называется
прямо в душу,
и, честно говоря, меня это не радовало,
ибо себя я видел его глазами,
и представал перед самим собою
человеком слабым и малодушным,
да и вообще – последней бездарью.
Он мрачно позвал меня за собой,
и мы вышли на раскисшую
после ливня улицу.
К нам подошёл его друг,
такой же угрюмый и молчаливый.
Он достал из пакета варёный картофель,
и, сев в траву у полинявшей,
некогда зелёной ограды,
мы стали есть.
Я снимал с картофеля
тонкую полупрозрачную кожицу
и жадно поглощал его,
чувствуя знобкий ужас и стыд…
И всё это походило
на затянувшийся
приговор.
Мой папа дельфин
Когда дочка была совсем маленькая,
она подходила порой ко мне,
и, поглаживая мою лысину,
говорила, шутя:
– Папа, ты похож на дельфина.
Подыгрывая ей,
я издавал звуки,
отдаленно напоминающие
его пение.
– Мой папа – дельфин,
мой папа – дельфин, –
восклицала дочка, смеясь.
Но самое интересное,
что я и впрямь в эти мгновения
ощущал себя этим самым созданием,
однажды заметив,
что уже пою для себя,
с тёмной ноткой
отчаянья.
Новая жизнь
Отец иногда столярничал,
и я ему помогал.
Окна и двери,
стоящие во дворе,
ещё не обретшие дома,
светящиеся
не тронутым краской деревом.
На земле сосновая стружка.
Хорошо подойти,
посмотреть в такое окно.
За ним – апрель,
крупнозернистый чернозём огорода.
А если присесть у окна и посмотреть сквозь него выше –
увидишь совершенно новое,
пахнущее столярным клеем, небо,
в котором устраивают новую жизнь
скворцы и жаворонки.
* * *
Однажды пространство смилуется –
и в награду за твое огромнейшее ожидание
прилетит и сядет на подоконник
синичка.
* * *
С годами всё больше горечи.
Сегодня я задался вопросом:
а стареют ли птицы?
* * *
…И умирал я во сне,
скорчившись
на бесконечной земле.
Господи,
дай мне любви.
* * *
Сколько совершаешь ошибок!
Иногда ты холоден и несправедлив,
любящих тебя порой обижаешь,
а нелюбящим – льстишь.
Но бывает
напишешь стихотворенье –
словно в пустой церквушке
постоишь
со свечой.
* * *
С натруженных за день рук отца
медленно стекает усталость.
Запах дыма и яблок
в сумеречном тепле
субботы…
День поминовения
Свет
и немного белого:
вишня, скатерть и крест.
Слез нет
и беззвучны лица.
Тих плач.
* * *
После муторных снов
окунуться в прозрачность утра
и понять,
что ты в самом начале,
что тебе еще предстоит
расколдовать в предметах пространства,
подарить свету зрение.
* * *
Заполняю провалы времени
своими медленными воспоминаниями,
своими сумеречными предчувствиями
* * *
Время,
такое огромное,
такое быстротекущее,
однажды остановилось,
всмотрелось в мое лицо,
обрело вдруг мои черты –
и побрело себе дальше
уже притихшее…
смертное…
* * *
Этой осенью листья
ребристые,
посмуглевшие,
холодные,
как руки плакальщиц.
* * *
Облако
не отражает тебя.
Облако
не ожидает тебя.
Оно лишь медленно
уплывает…
Но тайна рождается в отношении
между облаком
и тобой.
* * *
В душе,
на самой ее окраине,
себе я построю дом,
небольшой,
вроде хижины.
И затеплю свечу,
и огонь разведу в очаге –
прочту любимое стихотворение.