Валентин Курбатов. И слово было Бог…

ВАЛЕНТИН КУРБАТОВ
(1939–2021)
Валентин Яковлевич — писатель, литературный критик, литературовед.
Окончил Всесоюзный государственный институт кинематографии.
Автор нескольких книг. Лауреат Всероссийских литературных премий им. Толстого, Горького, новой Пушкинской премии за 2011 год, Патриаршей премии (2014). Кавалер ордена Дружбы (2016).

Отрывок из книги «Подорожник», Иркутск, 2006 г, Издатель Сапронов

Прекрасны были эти первые Праздники Славянской письменности! Как они тогда были деятельны и высоки! Они и сейчас никуда не делись. Но теперь это больше концерты и пышные представления, обманчивое «Славься! Славься!», «мероприятия», где больше видны начальство и торжество. А те, первые, были так напряжённы, что мы и собирались как‑то дружинно, словно оглядывая силы, проверяя себя на крепость, на памятливость. Это было собирание растраченного, пересмотр своего исторического достатка: что в дело, что в предание, что в прямой нынешний обиход. Всё было: пение, фольклор, выставки, но горело всё Словом, нетерпением обдумать, вновь назвать себя. И первыми, конечно, были писатели — ​святые сооружники Кирилла и Мефодия. Хотелось памятливой дали, исторического простора, словно лёгкие слежались и никак было не раздышаться в полную волю. И я очень понимал Владимира Личутина, когда он на втором Празднике в Вологде готов был благословить даже и исторический подлог, коли бы это прибавило таких необходимых тогда сил.

Достоевский однажды сказал, де, если бы и не было Бога, то Его надо было бы придумать.

Переиначивая мысль великого писателя, хочется пожелать, если бы даже культурная история славянства начиналась лишь с принятия христианства, то надобно бы сочинить пару тысячелетий, вернее, протянуть вглубь наше прошлое эдак лет на… сколько хватит фантазии.

Для чего? Чтобы чувствовать себя цельнее, на прочных ногах, а не на глиняных. Всякое укорочение похоже на тугой хомут.

А сколько было всяких хомутов! Обрыдло. Хочется почувствовать именины сердца и долгое родство. А если оно почувствуется, то и откроется вдруг за девятым веком далеко в темень нечто блистательное.
А хомут обрывает всяческие желания.
Валентин! Понаписал бред великий, но в полном разуме. Не брани.

Володя Личутин, безграмотный поморец.
г. Вологда. В Праздник славянский А.Б.В.
27 мая 1987

А я с улыбкой вспомнил потом при чтении этой записи вступление О. Шпенглера к своему «Закату Европы»: «Когда Эпаминонд освободил мессенцев и аркадцев и даровал им государственность, они тотчас придумали себе древнейшую историю».

Видно, помолодевшая душа во все времена ищет аристократической древности, чтобы стоять среди старых государств с равноправным достоинством.

Прекрасный питерский прозаик Глеб Александрович Горышин — ​охотник, странник, исходивший с ружьём Камчатку, Алтай, родной Север, — ​Алтай любил более всего. Там они с великим экологом Фатеем Яковлевичем Шипуновым затевали Кедроград на Телецком озере. Там его позвал на коротенькую роль Большого мужика в фильме «Живёт такой парень» В. М. Шукшин, и потом они дружили до кончины Василия Макаровича. В семидесятые годы Горышин редактировал журнал «Аврора», и Шукшин всегда тотчас отзывался на просьбу прислать новый рассказ. Редакторство кончилось комически. В 12‑м номере Авроры за 1981 год вышел крошечный смешной рассказ Виктора Голявкина «Юбилейная речь». Прошёл все цензуры и обкомы и ничего. А тут возьми и исполнись Леониду Ильичу Брежневу 75 лет. И какой‑то дотошный молодец из старых кадров, наверно, умевший в тридцатые годы найти в рисунке дерева на школьной тетрадке тень Троцкого или Рыкова, вдруг взял да и сопоставил репутацию Леонида Ильича как великого писателя и его 75‑летие с текстом Голявкина, который к тому же «по злодейству» главного редактора и напечатан был на 75‑й странице. И побледнел — ​какова дерзость! Помните рассказик‑то? «Трудно представить, что этот чудесный писатель жив… Кажется, будто он умер. Ведь он написал столько книг! Любой человек, написав столько книг, давно бы лежал в могиле. Но этот — ​поистине нечеловек! Он живёт и не думает умирать, ко всеобщему удивлению. Большинство считает, что он давно умер — ​так велико восхищение этим талантом. Ведь Бальзак, Достоевский, Толстой давно на том свете, как и другие великие классики. Его место там, рядом с ними. Он заслужил эту честь!» Ну, конечно, Ленинградский обком такого понимания голявкинского текста не перенёс. Глеба Александровича с шумом и гневом сняли. А он и рад — ​так хотелось побольше писать самому. Вот на Алтае мы первый раз и встретились. А уж потом в Вологде. Человек дивного чувства юмора, стеснявшийся всякого пафоса, он и тут пошучивал, но внутренний свет Славянского Праздника слышал с той же глубиной, что и Личутин.

Когда я стоял по колено в холодной воде Телецкого озера, удерживая канистру с водкой в стоячем положении, дабы не пролилась, с мыслью выпить холодненького, я не мог вообразить, что через год в Вологде нам с Валентином Курбатовым доведётся ждать чего‑нибудь тёпленького, с той же мыслью — ​внутренно согреться…

Наряду с этим происходил Праздник Славянской письменности. Хотелось нравственно обняться…

Дай Бог, чтоб это повторялось. В той же последовательности. И хорошо бы дождаться!

Г. Горышин
27 мая 1987

А романтический поэт Геннадий Панов из Барнаула, тогда ещё казавшийся молодым, да и бывший молодым (не зря он был в свой час лауреатом премии комсомола Алтая — ​этот романтизм не знает возраста), кажется, только глядел кругом жадно, ненасытно, «переводил» «Слово о полку» и горел им («Соколы в небесные объятья /высоко взлетают /молодеть!.. /Не пристало по старинке, братья, /о походе Игоревом петь»). Горел самим воздухом русского Севера, не ведавшего ни татарщины, ни крепостного права и как‑то умудрявшегося явственно содержать эту волю в своей вологодской стати. Он уже предчувствовал за горением свой скорый уход, и это сейчас заставляет особенно сжиматься моё сердце при чтении его громкой записи, которую не остужает, а только возвышает уход автора.

После открытия памятника К. Н. Батюшкову и поездки в Ферапонтово и Кириллов на земле Вологодской, исконно нашей, русской.

Сонет 13 из венка «Звёздный час»

Миг рожденья. Молодость ума.
Порубежье удали и чести.
Вороные не стоят на месте,
за холмом — ​история сама.

Вещий камень. Карк зловещей птицы.
От истока летописных лет
горсть земли за пазухой хранится —
наш исконно русский амулет.

Светорусье — ​это праздник света,
слово князя, подвиг Пересвета,
мудрая стратегия ума,
ратная стократная отвага

от Кремля седого до рейхстага
звёздный час. Горение и — ​тьма!

28 мая 1987, Вологда

Хорошо, что во Дни Славянской письменности мы ещё ответственней осознаём Отечество и наш неоплатный долг перед его прошлым, настоящим и будущим.

Геннадий Панов

Глубокий знаток русской прозы и славянской мысли минувшего века Иван Рогощенков возглавлял тогда критику журнала «Север». И что это был за журнал! И что за критика в нём! Иван был «в первом воплощении» геолог. И дотошность, «докапывание» этой профессии сослужили ему отличную службу. Он и в критике был геолог, просеивающий тонны породы для крупицы настоящего металла. Мы были немного ревнивы друг к другу — ​или я это только о себе говорю? — ​как все люди одной профессии. Тем более мы оба писали о Михал Михалыче Пришвине. Тогда готовилась в «Современнике» его книга «Память и надежды», и сами эпиграфы к ней обнаруживали исповедный принцип критики Ивана. Один был из Пушкина: «Нет убедительности в поношении и нет истины, где нет любви», и второй из любимых Иваном славянофилов, из первого из них — ​Аксакова: «Всякое творчество требует цельности духа и жизни». И сам был прекрасным примером этой цельности.

Он надеялся тогда на преображение реальности (и он ли один?). И резко и уязвленно писал: «Что в опыте подходит сейчас, что не подходит, что в нём победа, что — ​поражение, мы разберёмся сами, без советов господина Рейгана и его помощников (словно и сам сидел в соседях Виктора Петровича на тогдашнем приёме в ЦДЛ. — ​В. К.). Счёты между старой Россией и новой сделаем тоже сами, без западных доброжелателей». Увы, всё оказалось сложнее, чем мы думали. Свои «доброжелатели» оказались проворнее западных, и всё провернули по чужой подсказке так, что мы не сразу и заметили, что разговоры о «преображении социальной и культурной реальности» уже стали только разговорами, которые уже ничего не меняли. Они не тревожили «доброжелателей» и чуть ли даже не поощрялись ими, чтобы мы могли тешиться уверенностью, что всё делаем сами и по своему разумению.

Но как мы ещё были тогда живы и как искренни, как сильны и как ещё прочны в своём доме. В этой короткой записи, сделанной тогда же в Вологде, замечательно отразился равно и его собственный «символ веры», и до сего дня актуальный принцип собирания русского слова, если оно ещё хочет собраться.

Ежели, как кажется, Бог и оставил нас, то Он всё‑таки не лишил нас русской культуры, в которой всё есть, которая для нас может стать лестницей к Нему.

Всем надо увидеть эту возможность и в полной мере воспользоваться ею.

И. Рогощенков
29 мая 1987, Вологда