ВЛАДИМИР ПОСТЫШЕВ
Поэт, прозаик, журналист. Учредитель литературного интернет-журнала «Бюро Постышева». Автор нескольких сборников верлибров и книг прозаических миниатюр. Публиковался в журналах «Литературный меридиан», «Московский вестник», «Сихотэ-Алинь», «Литературная учеба», «Огни Кузбасса», «Новая Немига литературная», «Согласование времен», «Южная звезда», «После 12» и в других. Член Союза российских писателей и Союза журналистов России. Живёт в городе Арсеньеве.
Мы — зяблики
Мы все в руках держали огоньки,
и были мы, как зяблики, легки
и на крыло, и на перо, и на полёт,
и каждый верил: ближний не умрёт
и дальний выживет, сжимая кулаки
и вытирая сопли о бельё.
Мы — зяблики, маркшейдер, мы — летим
и утро зябкой лапкою когтим,
а там, внизу, — нам видно сквозь перо, —
Мальвину мнёт плаксивое Пьеро,
и удивительного в этом ни на грош.
Жив Квазимодо и здоров Гаврош,
и на Руси, ей-богу, гой еси
всегда светло, так чо тут голосить?
Krečetъ
И я вот так ладони вскину,
как будто заслоняясь от
кого‑то, кто стреляет в спину,
отчаявшись
пырнуть ножом в живот.
Покинет кровь немеющие губы,
за шиворотом встрепенётся дрожь,
ворвутся в дом хмельные душегубы,
и пропаду,
конечно, ни за грош.
Поклон всем вам,
идущие далече,
поклон и вам,
уснувшие навек.
Лиса в лесу,
над лесом — кречет.
И время замедляет бег.
Maris Stella
Завтра случится,
и пусть это будет пустой стакан,
рядом — графин
и Ахматовой томик.
Помни об этом, живущая
в стиле канкан,
помни, любимая: очень тонок
голос поющей сквозь осень полыни,
помни, хорошая, старое имя,
старое имя и новое имя —
кто‑то незваный
графин опрокинет,
мир превращая в осколки стекла.
Завтра случится,
а жизнь истекла.
Чересполосица
Блажен простуженный Иов —
простолюдин, как мы с тобою.
Он вынес многое,
чуть более — готов
снести за рюмкой и мольбою,
ладошкой заслонив рябое
лицо от солнца,
знает он:
кому — закон, кому — поклон.
Но там, где белою рекой
текут задумчиво столетья,
поют с утра за упокой,
под вечер позабыв о смерти.
И я там был…
Легко
Свистит позёмка — эту песню злую,
как ниточку, кручу на карандаш:
кого позвал, кого теперь зову я,
не замечать стараясь секретарш?
Курносый век, сними свои ботинки —
мы оставляем обувь на крыльце.
Легко в журналах пялиться в картинки,
не ведая пожара на лице,
легко ли нам блажить и будоражить
неверностью ранимые умы…
Но ты ушла и не вернёшься — даже
туда, где вечно незнакомы мы.
Не банк, не «Империал»
Жил рыбный раб,
ел рыбу заливную
и сырный дух не выносил
на дух,
с тоской кошачьей
заходил в пивную
и, чуть стесняясь,
покупал продук-
т, который позже
заливал
до самых дуг
надбровных.
Запах бромный
стоял до понедельника
в его берлоге
и остроге.
Храпел-хрипел
страдалец рыбный,
забывшись в дрёме,
в окне ютуба сладко пел
забытый всеми Юлиан.
История хмельна:
вчера ты — рыбный хан,
сегодня — вран,
а завтра —
молью дран.
Сплю
А чахлый желторотик прыг да скок —
то под ноги, то в руки, то — иначе.
Комочек перьев…
Жилка бьёт в висок:
она — которая… — в окне над нами плачет.
Она, как Ева, яблоки любила
и любит, верно,
если жив Эдем.
Стерильно в небе, и она —
в бахилах —
царицей входит в надземной модерн.
А я бегу за пташкой, пташка плачет
и зарывает в перья жёлтый клюв.
Господь сказал: чудес не жди, иначе…
А что иначе — я не знаю —
сплю…
Сон
И я очнулся на кровати:
вокруг кружатся перья, перья.
И глас внутри: — Ты, милый, спятил,
дружок, ты вышел из доверья —
Небесный Ангел правит свитки,
число счастливцев сократив.
Сгребай нехитрые пожитки —
и никаких альтернатив.
Благословляю
Осторожно — окрашено,
Сашами-Машами,
запредельными дурами —
освящено, окурено.
Или не чуете — фимиам
ноздри рвёт вам и не вам,
пламя беснуется, дым клубится,
пепел — былое, и не повторится.
Молча сжимается мир теплохладный,
кто‑то примерит свой ватник парадный.
Рваные губы — алые трубы,
благословляю ваш окрик беззубый.
Над монологом святых форумчан
самое время, заткнувшись, молчать.
Борисоглебский, 6. Лестница в подвал
Плюньте мне в рожу,
господа прохожие,
господа ушастые,
что вы тут шастаете?
Или сажа ваших дум побелела,
или корысть иная не грызёт
ваши души, игнорируя тело, —
косоглазые, толстопузые,
криворукие и ушастые, —
шастаете тут,
шастаете,
шастаете.
Во веки веков
не ищите венков,
а если их отыскали надысь,
давайте, мои золотые, —
брысь.
В Сокольники
А ты сожми в руке жетончик —
он пригодится для метро.
Я позвоню, когда закончу
лудить бесхозное ведро.
Ведро к ведру и к коромыслу,
и если очень повезёт,
то ты поймёшь: так мало смысла
в том, что читаешь это всё.
Забудем вёдра, дождь, Хабаровск
и сотню прочих городов,
и стены радостных хибарок,
и нити чёрных проводов.
