ЕВГЕНИЙ ВЕСНИК
Евгений Яковлевич родился 15 января 1923 года.
Народный арстист СССР, сыгравший десятки ролей в театре, кино и на радио – «12 стульев», «Золотой телёнок», «Ревизор», «Швейк», «История одного города».
Автор книг «Абракадабры», «Записки артиста», «Триптихи с ремарками» и других.
Входил в Общественный совет журнала «Литературный меридиан».
Умер 10 апреля 2009 года.
Театральные были
Я — «Чуйков»
1 февраля 1973 г. 20–00. Звонок. Из секретариата товарища Шауро, завотделом культуры ЦК КПСС: «Просьба срочно вылететь в Волгоград. Самолёт в 23–00. Машину на аэродром пришлём. В местном театре завтра премьера спектакля по пьесе Юлия Чепурина «Сталинградцы», посвящённая 30-летию Сталинградской битвы. Исполнитель главной роли командарма, маршала В. И. Чуйкова не справился с задачей и с роли снят. Отменять спектакль нельзя, он транслируется по телевидению на всю страну.
Вы фронтовик, опытный артист и, как выяснилось, очень похожи на маршала в юности. И с возрастом всё нормально. Чуйкову в 1943 году исполнилось 43 года, а вам сейчас 50 лет. Нормально.
2 февраля 1973 года 1 час 45 мин. Волгоград. Гостиница. В моём номере постановщик спектакля «Сталинградцы», главный режиссёр театра заслуженный деятель искусств РСФСР Владимир Владимирович Бортко (отец известного кинорежиссёра), биографы маршала, суфлёр, гримёр, костюмерша, портной. У меня в руках экземпляр пьесы. Рассказывают о привычках и характере Василия Ивановича Чуйкова. О том, что главное в спектакле одновременно снимают мерку с моего торса, головы — все в ужасе: моя башка — 63,5 см. в окружности, такого размера фуражки не найти. Но, к счастью, все сцены происходят в интерьер, можно обойтись и без головного убора.
Кто-то приносит кипяток, заваривает чай, нарезает хлеб, делает бутерброды. В этой суматохе я успеваю заглядывать в текст роли.
5:00 утра. Остаюсь один и ложусь спать. Да, да — спать. И спокойненько засыпаю, поставив будильник на 7.00.
7:00. Будильник проявляет бдительность — будит. Снова зубрёжка текста.
8:30. Пришли костюмеры, примерили военный костюм, сапоги… Сообщили, что от парика решили отказаться.
9:00. Лёгкий завтрак с В. В. Бортко. Последние наказы.
10:00. Первая репетиция на сцене. Партнёры предельно внимательны, даже шёпотом подсказывают, когда нужно, текст. Режиссёр, ну прямо отец родной — ласков, заботлив, а ведь славится суровым нравом!
13:30. Обеденный перерыв. Снова беседы о биографии Чуйкова и режиссёра спектакля.
14:00. Отдых на кушеточке в гримуборной. Зубрёжка текста.
15:00. Вторая репетиция — «репетэ», «репетэ», то есть повторение, повторение — мать учения!
17:00. Засыпаю в номере гостиницы.
17:45. Часовой будильник на страже. Зубрёжка текста.
18:30. В гримуборной театра показывают фотографии Чуйкова.
Ей-ей, я похож на него, на молодого! Причёсывают. Весь грим — только общий тон: загоревшее, обветренное лицо, более мужественное, чем моё без грима — замечательно!
19:25. Узнаю, что в зале …сам Чуйков. Ноги чуть-чуть того…
19:30. Третий звонок для зрителей и для нас… Надо идти на сцену. Собранность предельная. Волнение уступает место сосредоточенности.
19:37. Занавес открыт. Мой выход — аплодисменты. Понимаю, не мне, — Чуйкову, «через меня». Это посредничество придало уверенности. А когда перекрестился кулаком (эту привычку Чуйкова подсказали его биографы), раздались аплодисменты. Но теперь уже в мой адрес, ибо зрительный зал не мог знать о такой привычке и счёл это за смелую актёрскую находку. Ну, а когда после какой-то реплики беззвучно, только артикуляцией губ, обозначил слегка, вполоборота к зрительному залу, как бы самому себе, нецензурные слова, но наши «родные» (так часто на войне звучавшие и из моих уст, и из уст солдат, сержантов, маршалов), — вот тут-то зал по-настоящему взорвался и от смеха, и от аплодисментов. А я совсем осмелел и повёл себя так, будто играю роль в сотый раз! Текст не путаю. В темпераментных диалогах несколько раз брал в руку палку (подсказанная деталь) и энергично ею размахивал, что придавало ощущение возможности применения её в самых неожиданных моментах.
20:45. Антракт. Взмок насквозь. Костюмеры дали новую нижнюю рубаху, гладят китель. А в мою артуборную входит маршал Чуйков. Первые слова:
— Чертяка! Ну тебя!
Вошёл адъютант. На моём гримёрном столике появилась бутылка коньяка, две рюмочки, две конфетки и нарезанное ломтиками яблоко.
— Давай, со знакомством!
Я говорю, что не могу: «Мне ведь вас доиграть надо! Что же я… э-э-э, того!
Василий Иванович слегка толкнул животом: «Не расстраивай меня! Фронтовик ведь! По сто граммов принимали и как воевали, а? Будь здоров! И спасибо тебе!»
— Ваше здоровье, спасибо, что зашли.
Ну и… согрешил. 50 граммов похоронил в себе.
— Кто тебе сказал, что я с палкой воевал и что словечки разные нехорошие знаю, а? Кто?
— Ваши биографы. Те, кто о вас книгу пишут.
Маршал улыбнулся с хитринкой: «Чертяки. Болтуны!».
Он обнял меня, попридержал в объятиях, похлопал рукой по спине и прошептал:
— Спасибо, чертяка! Я слезу даже пустил. Ну тебя… И ушёл, чтобы на людях не расплакаться.
21:00. Начался второй акт. Играл свободно, в охотку, чувствовал себя настоящим Чуйковым.
22:15. Финал спектакля. Поклоны артистов, режиссёра Бортко и автора — Юлия Петровича Чепурина. Зал аплодировал стоя. Маршала нам не было видно. Но по тому, что большинство зрителей аплодировало стоя вполоборота, а иные и спиной к нам, догадались, что он в зале.
23:00. Бутылка маршальского коньяка очень пригодилась. Выпили за его здоровье. На долгие годы подружились с В. В. Бортко-отцом.
10 часов утра 3 февраля 1973 года. Я дома, в Москве. Смотревшие телевизионную трансляцию спектакля рассказывали, что во время бурных аплодисментов зрительного зала на экране на миг появлялись портреты то маршала, то мой, и оба со слезами на глазах.
Когда маршал ушёл из жизни, я переживал потерю по-настоящему родного человека. А общался-то с ним — всего две-три минуты.
