Иван Родионов.
Отпусти меня, Лилит

Возвращаю билет

Напеки мне пирожков из стекла.
Я хочу, чтоб солон рот — ​до краёв.
От меня меня всю жизнь берегла,
Время вышло — ​отдавай мне моё.

Птиц невыгодно держать взаперти.
Мы стояли в этой башне вдвоём,
Ты просила: упадём-полетим,
Я толкнул тебя в оконный проём.

Отпусти и ты, красивый Господь!
Ты набил меня на правом плече.
Пусть течёт сквозь щели глупая плоть,
Покидая твой дырявый ковчег.

Пусть воздастся с превеликой лихвой —
Буду в клювы целовать вороньё.
Я сегодня возвращаюсь домой,
Время вышло — ​отдавай мне моё.

Дю Солей

Не получится вечно от печки плясать на Земле,
Будь ты хоть конопатой курсисткой преклонных годов.
За тобой, mon amie, уже выехал твой Дю Солей —
По марсельской брусчатке грохочет дрянное ландо.

На сансаре сидеть — ​поседеть — ​всё одно: околеть.
Сервируют апостолы стол на тринадцать персон.
За тобою, mon cher, уже выехал твой Дю Солей,
Увязая в колдобинах пятым, кривым колесом.

И, выходит, права плоскогрудая Анна Болейн:
Не теряй головы — ​и вперёд, распахнув кимоно.
За тобою давно уже выехал твой Дю Солей;
Выходи к остановке и не забывай проездной.

Городовой Николаев

Ершалаим тёк лохматыми грозами.
Тело из склепа исчезло…

Люди в Симбирске встают очень поздно,
Истинно — ​город уездный.

Рыщет да щупает воздух усищами
Городовой Николаев.
Смотрит — ​поодаль сомнительный нищий,
Рвань, ни двора, ни кола им.

«Рваными хвалишься али карманами?
Ну-кось, покажь, что в ладони?» —
Глядь — ​на ладони пески да барханы,
Ветер да резвые кони.

Посвист с морщинистой длани доносится,
Прямо за линией жизни.
Стрелы штрихуют пугливое солнце —
Скоро багровое брызнет.

Скачут, бряцая кольчугами-ножнами
К северу с гиканьем гунны…
Городовой чертыхнулся, поёжась,
И на ладонь смачно плюнул.

Нищий побрёл, оправляя исподнее
(В полымя, тропками злыми?).

Выли блудницы у гроба Господня
В городе Ершалаиме.

1903

Дорогая, я в Токио. Прибыл налаживать связи.
Город сей — ​что мой слог: и размашист, и пёстр, и куц.
Муравейник из газовых вывесок, гама и грязи:
Поглядишь из окна — ​почитай наш губернский Иркутск.

Солнце разве… Но позже — ​о солнце. Здесь чудная гавань,
В Порт-Артуре такая же. Шило на мыло сменял.
У соседей смешная фамилия — ​Акутагава —
И их младший с какой-то тоскою глядит на меня.

Наши как? Милый Рыбников стал-таки штабс-капитаном?
Фриденсона-бомбиста ещё не швырнули в тюрьму?
Разговаривал с городовым. Ходит с шашкой — «катаной».
Он сказал, здесь рождается солнце. Я верю ему.

Быличка

Ой, то не гусли вовсе — ​перста гудят!
Было у девки всех-то гостинцев пять:

Статью влекла — ​разухабистой, молодой,
Ва́дить могла да заманивать, как дудой,

Шла на удатки, и спорилось всё в руках,
Да голосила пронзительно — ​пустельга…

Некого ва́дить опричь труда и нужд.
Стать замесил квашней нелюбимый муж.

Спорые руки? Пудовые кулаки.
Датки-уступки? Побои да тумаки.

Выронит горсть гостинцев её рука…
Слышишь — ​горланит жалобно пустельга?

Четыре Бориса

Был один Борис, именем Андрей,
был Борис — ​один, а родил троих.
Первый был Борис — ​красно деревце,
а второй Борис — ​чистый юноша,
третий вовсе был самый звёздный цвет.

Три Бориса — ​три славных отпрыска
того самого, который Андрей,
разбрелись по Стране Советов.
Одного из Борисов казнили
за измену великой Родине,
которой, наверное, не было
(не было, конечно, измены, а не великой Родины).
А другие ушли на Финскую,
и вернулся всего один,
и печально и тихо съежился
после главной страшной войны.
И оплакать их некому — ​си́роты,
и отец их давно покойничек —
долго-долго сходил с ума,
преставившись к тридцать четвёртому —
танцевать же любил до последнего,
а сейчас его называют
гениальным предвестником Джойса.

После ряда событий и персонажей
новорожденных в моей стране
перестали называть Борисами;
давайте вспомним, давайте помянем хотя бы чтением
четырёх ярчайших русских Борисов:
Пильняка,
Левина,
Лавренёва
и их духовного отца Андрея Белого,
он же Борис Бугаев.

Вариации из Блока

Ты обязательно будешь счастлива —
В тебе нет ни крупицы творческого,
Несмотря на скетчбуки, линеры
И ещё какие-то глупые книжки,
В которых ушлый автор учит «креативному мышлению».
Ты будешь счастлива. Непременно,
Даже с этими цветными татуировками
На которых — ​лисы и совы,
Ведь в тебе нет ни капли творческого,
Творческие не ходят в кроссовках и не бывают модными,
Кроме тех редких случаев,
Когда они эту моду и создают;
Творческая не пойдёт учиться на менеджмент,
И странные бородатые мальчики
У неё не на стенке, а дома,
Хотя твой Серёга, пусть лыс и в спортивной одежде,
Тоже хороший парень.
Наконец, самое главное —
Творческий ненавидит творчество,
Эту скуку, матчасть и тяжёлый труд,
Эту бессмысленную боль в висках,
А ты будешь счастлива. И мне кажется,
Ты счастлива и теперь.

Лилит

Нежно обвивает инжир змея.
Спит на тёплой шкуре жена моя.
Пыль пускать в глаза, воевать, любить
Отпусти меня, отпусти, Лилит.

Пыль пускать в глаза, воевать, любить
Отпусти меня, отпусти, Лилит.

На охоту выбрался Ирод-царь:
Ловит кротких отроков на живца.
Шёл самаритянин, евсей, левит…
Отпусти меня и прости, Лилит.

Шёл самаритянин, евсей, левит…
Отпусти меня и прости, Лилит.

Шлёт пробкоголовая гопота
В душном Трансваале шрапнель глотать,
Шляться Шлиссельбургами, пить иприт.
Отпусти меня и забудь, Лилит.

Шляться Шлиссельбургами, пить иприт.
Отпусти меня и забудь, Лилит.

В баре — ​андрогины, в стихах — ​темно.
Допивать бодягу, валить в окно.
Набухают почки, ПР свистит.
Отпусти меня и добей, Лилит.

Набухают почки, ПР свистит.
Отпусти меня и добей, Лилит.

Змеи подколодные видят сны.
Нет на стылой шкуре моей жены.

Змейки

Сотни имён перебрал:
всякое имя — ​впервые.
Что ж. Проживу без ребра.
Вот эти яблоки. Рви их.

День уползал, как гюрза;
выводок змей осмелевших
пляшет в счастливых глазах.
Вот эти яблоки. Ешь их.

Что же — ​гляди на закат,
слушай цикад перестук ты.
В горле не стали пока
комом червивые фрукты.

Черновики снежных людей

Холодно, малютка. Время слушать сказки,
Как из чашки чёртик цедит горький сок.
Башмачки Венеры да Анюты глазки,
Хоровод чахотки, рёбра колесом.

Холодно, малютка. Басенками грейся.
Выгарки в печурке — ​гибель корчмарю.
Ни черта не нужен чёрту глупый месяц —
Петельку приладить разве крепкий крюк?

Спит в берлоге мишка, спит в геенне грешник,
В келье спит монашек с заячьей губой…
Кашлянет — ​в платочке алые черешни:
Околеет чёртик; мёрзнем мы с тобой.

Утром двое штатских с лицами актёров
Рожки да копытца бросят в кузовок.
Всё пройдёт, малютка. Потеплеет скоро.
Я умру в Сочельник, ты на Рождество.

---

ИВАН РОДИОНОВ
Автор нескольких поэтических сборников. Победитель/лауреат трёх десятков российских и международных конкурсов («Верлибр‑2019», «Лапа Азора‑2019» и др.). Колумнист литературного журнала «Перископ». В качестве литературного критика — ​финалист премии «_Литблог‑2019» от «Большой книги». Автор литературно-критической книги «сЧётчик» (Издательство «Перископ»).
Живёт в городе Камышине Волгоградской области, работает репетитором по русскому языку и литературе.

---