Мария Аверина. О пользе буквального понимания правил игры

МАРИЯ АВЕ́РИНА
Мария Александровна – поэт и прозаик. Родилась 18 августа 1985 года в Москве. Окончила Московский педагогический государственный университет им. В.И. Ленина (2009), Московский институт открытого образования (2011), Московский городской педагогический университет (2017). Выпускница Русской театральной школы, отделения «Теория стиха и прозы» (2011). В настоящее время – аспирант кафедры русской литературы Московского городского педагогического университета. Член Российского союза профессиональных литераторов (Московское отделение), Союза писателей России (Московская городская организация). В 2016 году по итогам XII Международного поэтического конкурса «Союзники» вышел авторский сборник стихов: «Я не ищу внутри слова́».
В 2019 году в издательстве ЭКСМО вышел роман в рассказах «Контур человека: мир под столом».
Живёт и работает в Москве.

---

 

 

Моё детство не было беспризорным – напротив: строгий надзор бабушки за моими отметками, чистотой моей физиономии и моих нравственных ориентиров осуществлялся неукоснительно. Однако взрослый мир с его весьма неласковыми правилами постепенно входил в моё незамутненное сознание через широко распахнутые двери ранней самостоятельности: дом ребёнка, детские сады, школа, лагеря отдыха, игры во дворе, больница. Он не всегда стучался, не всегда был со мной деликатен, а подчас – и просто беспардонен в своих проявлениях. И мне, как Бог на душу положит, в меру моих маленьких тогда сил, приходилось приспосабливаться к его не всегда приятным капризам.

Никогда не забуду, как я одна, без бабушки, в возрасте лет семи впервые переступила порог больничной палаты. Огромная квадратная комната, штук десять кроватей, порядка двадцати пар глаз.

– А, к нам? Новенькая? Тебе сюда. На Катькину кровать.

В гробовом молчании я прошествовала к застеленной кровати и села на неё, прижимая к себе пакет с вещами.

– На покрывале сидеть нельзя, – мрачно сообщила мне девочка лет десяти. – Хочешь лечь – расстели постель.

Я покорно расстелила постель и опять села.

– Вещи в тумбочку положи.

Я положила.

Девочки разных возрастов рассматривали меня, а я – их.

– Карты есть? – снова спросила та, что просветила меня насчет покрывала.

– Что?

– Карты.

– Нет. А надо?

– Надо. Попроси, пусть тебе принесут. Только новые.

И я представила себе, как прошу бабушку принести мне в больницу игральные карты.

– Но бабушка мне не разрешит играть в карты. И не принесет.

– Твои проблемы, – сказала мне десятилетняя и отвернулась.

Вскоре палата уже была занята своими делами, а я по-прежнему сидела на кровати. И это было не дело. Лежать мне предстояло долго, если все и дальше будут меня игнорировать, то… Словом, надо было что-то срочно предпринять.

Я вышла в коридор. Там было пусто. Только медсестра на посту горестно вздыхала над какими-то колбочками, да одинокий мальчик лет двенадцати, насупившись, переминался с ноги на ногу у подоконника дальнего окна.

– КатьПетровна, а можно я пойду в палату? – время от времени ныл он.

– Нет, стой! – сердилась медсестра. – На моих глазах стой! Таблетки он растер, понимаешь! И чашку раздавил… Весь нос в клафоране! Тебе зачем таблетки дают?

– Пить.

– Не пить, а лечиться! А ты что?

– …Мы в наркоманов играли…

– Дергается он на кровати… я чуть инфаркт не схватила… полбольницы на ноги подняли…

– У нас передоз был… – ныл мальчик.

– Господи! Повырубать бы все «ящики» во всех квартирах – дети стали совсем ненормальные от этих сериалов!

Пока они бранились, я перебрала в голове все свои ценности, которые привезла с собой. Конечно, главные сокровища остались дома. Бабушка придёт только завтра, значит, принесет то, что я попрошу, только послезавтра. Мне что же – придётся все эти дни ровненько сидеть на койке и молчать? К тому же ну совершенно не хотелось, чтобы бабушка копалась в моих тайниках, где лежат для неё совершенно неважные вещи: мотки разноцветной проволоки, фантики для игры в «отскок», цветные камушки и ракушки, бусинки, советские копейки и, главное, запрещенный бабушкой «Тетрис», который я тайком от неё выменяла у мальчишек во дворе на большой красный мяч, который бабушка потом долго искала, и про который я ей сказала… но, словом, это совсем другая история.

Она же там, в моих тайниках, всё разорит, решив, что я опять «скопила мусорник». Разве понимает она, например, что один осколок зелёного стекла категорически отличается от другого осколка такого же зелёного стекла? И не только формой – на просвет зелень разная. А это значит, что когда на фольгу от конфет, которая также в избытке хранится в моем тайнике, положишь только что сорванный цветок, а потом, перебирая, какой из зелёных осколков светится самым подходящим светом, найдёшь, наконец, идеально-красивое сочетание с цветом лепестков, накроешь этим стёклышком распластанный бутон и закопаешь, то получится отличный «секрет». О нём ты расскажешь только самой близкой подружке и время от времени то ты сама, то твоя подружка раскапывает в условленном месте, начисто протирает стеклышко и любуется таинственно мерцающей в глубине рукотворной картинкой.

[themoneytizer id=»48002-1″]

…И тут в руках у мальчика я разглядела какую-то стеклянную трубочку из тех, что в избытке стояли в стакане на столе медсестры. Он крутил её в руках, рассматривал, прикладывал к губам, загораживая плечом так, чтобы медсестра не увидела. Меня осенило: в кармане моих шорт перекатывались пульки. Прекрасные разноцветные пульки от пластикового пистолета.

Огибая пост медсестры по большому кругу, я приблизилась к мальчику.

– Где взял?

Мальчик хмуро кивнул в сторону поста.

– Ты что там делаешь? – вдруг окликнула меня медсестра. – А ну, отойди от него! Он наказан.

Я молча отодвинулась в простенок между окнами, терпеливо дождалась, пока медсестра займется своими делами, и, скользя спиной по стене, снова приблизилась к мальчику.

– Чёртова кукла… Никак в палату не отпустит. У меня в тумбочке цветная бумага есть. Шариков накатать… Петька обзавидуется, – и он злорадно хихикнул. – У Петьки ведь простая ручка обгрызана, а у меня во… прозрачная. Будет видно, как шарик по ней летит, когда я в Петьку стрелять начну! – с тожеством закончил он громким шёпотом.

– Хм… подумаешь… цветная бумага… у меня вот что есть! – я показала ему несколько пулек.

Глаза мальчика зажглись азартом.

– На что меняешь?

– На колоду карт. Новую.

– Сейчас, – он с досадой посмотрел в сторону поста. – А, у меня палата возле туалета! КатьПетровна, я в туалет хочу. – неожиданно захныкал он.

– Иди. Но только потом сюда же придешь! До полдника стоять у меня будешь… наркоман придурошный…

Мальчик метнулся к туалету, по пути стремительно свернув в палату.

– Куда? – заорала медсестра.

Но мальчик уже был в коридоре:

– Бумажку взять! Мне мама запрещает больничной пользоваться! – торжествующе крикнул он на бегу и скрылся в туалете.

Как и следовало ожидать, там он не задержался. И с видом принца, поднимающегося на эшафот, вернулся к подоконнику быстро зашептав:

– Вот. Давай, отсыпай!

На подоконник легла новенькая запечатанная колода.

Я запустила руку в карман и отсыпала ему в ладошку прекрасные цветные пластиковые шарики – не все, но много! – ибо эта «валюта» еще могла мне пригодиться, я это чувствовала

– Класс! – алчно бормотал мальчик. – Если кто обижать будет, скажешь, Ваньке пожалуюсь! – шепнул он мне и вдруг снова заныл. – КатьПетровна, не могу больше, мне опять в туалет надо!

Вожделенная нераспечатанная колода лежала в кармане моих шорт. Я смело двинулась в палату и уже закрывая дверь слышала истошный крик медсестры, вопли мальчишек и топот многих, бегущих по коридору ног. Но мне было не до них.

– Вот. Мне принесли… то есть… я достала. Новые карты.

– Шустрая, – переглянулась десятилетняя со своей соседкой по кровати. – Ну, давай сюда.

Привычным движением она распечатала колоду, безжалостно содрав с нее новенький прозрачный целлофан, вскрыла коробочку и… широким жестом руки бросила колоду в центр палаты. Карты красиво закружились в воздухе, плавно устилая чужие постели, тумбочки и пол.

– Ну, теперь поднимай.

И тут я впервые в жизни почувствовала бешенство. Я вдруг подумала, что если сейчас нагнусь хотя бы за одной картой, то потом просто поубиваю каждую, кто сейчас насмешливо наблюдал за моим замешательством.

Минуты текли, девочки ждали. Надо было что-то решать. Но я просто чувствовала, что нагнуться и поднять хотя бы ту самую пиковую даму, что лежала прямо у моих ног и смотрела на меня хитрым глазом, я просто не могу. Напряжение нарастало.

Выход нашелся неожиданно.

– Так чего я поднимать буду? Я сейчас Ваньку позову… Его колода-то…

Я сказала это наугад – могло и не сработать. Но поскольку защита мне была обещана, то не воспользоваться последним шансом было просто грех.

Легкое замешательство прошелестело теперь по палате. Повисла пауза. Затем та самая бойкая десятилетняя, та, что затеяла всю эту историю, молча подняла с пола первую карту и нехотя процедила сквозь зубы:

– Всё. Теперь ты своя. Ты в нашей картежной компании.

Легко сказать! Как играть в «Джокера», «Дурака», «Пьяницу» я понятия не имела. Но, оказалось, это было неважно. Гораздо важнее было то, что посещавшая меня каждый день бабушка исправно прихватывала с собой пакет сушек, печенья, сухариков и карамелек. Ими я вынуждена была щедро делиться с соседками по палате, поскольку раскошеливался всегда проигравший. Неделю я исправно кормила всех своими «вкусностями», пока однажды не догадалась… превратить их в ставку в наших играх.

– Сегодня мы будем играть по другим правилам, – провозгласила я. – Как в настоящем казино! Сперва мы все достаем всё, что у нас есть вкусного и кладем сюда, на эту тумбочку! Это будет наш банк – надо же нам всем убедиться, что каждый из игроков платёжеспособен. Затем каждый из нас перед началом игры делает свои ставки: не меньше двух конфет или печенек. Мы их кладем тоже вот сюда, на другую тумбочку. Первый вышедший из игры – победитель! Он выбирает из общей кучи 3 любых лакомства!

– А своё можно? – ревниво спросила толстая Света.

Вопрос был не праздный. Свете мама приносила конфеты, которыми она не делилась ни с кем. А ночью, тихо шурша бумажкой, «хомячила» их что называется «в одно лицо». Это знали все. Не раз и не два выговаривали толстой Свете за её некомпанейское поведение. Тогда она покорно вытаскивала из-под матраца свои богатства и с видимым сожалением смотрела, как вся плата «драконила» заветный пакетик. Но на завтра новую принесенную порцию Света терпеливо перепрятывала и… всё повторялось сначала: ночь, тихое шуршание бумажки и вороватые Светкины глаза, если кто-то вставший в туалет, заставал её за этим позорным занятием.

Собственно, затевая всю эту дребедень с правилами, я рассчитывала, что мои соседки по палате, в пылу неугасимого желания «выцыганить» у Светки её конфеты, не заметят того подвоха, что я заложила в игру.

– Можно, Светка, можно! – сказала я легко, ибо её «эксклюзив» я рассчитывала сегодня есть одна.

Секрет мой был в том, что ещё вчера на оставшиеся в моём кармане пульки я выменяла у Ваньки еще одну точно такую же, как была в палате, колоду карт.

Светка облегченно вздохнула, подняла матрас и на тумбочку, среди прочих сластей, легла главная цель перемены правил игры: еще не распечатанный, свежепринесённый пакет «Чернослив в шоколаде».

И мы впятером сели играть в «Дурака».

Конечно же, карты в больнице были запрещены. Однако медсёстры, что называется, «закрывали глаза» на это безобразие. Ибо пустеющие коридоры больницы и не разбросанные игрушки в игровой во-первых, всегда безошибочно извещали их о том, что в палатах началась «большая игра», а во-вторых, давали им блаженные часы передышки, когда можно было спокойно разложить таблетки, стряхнуть и перетереть градусники и отсортировать по порядку необходимые бумаги, поскольку никто не носился по коридору, рискуя при столкновении вывернуть у них из рук пузырьки и ампулы с лекарствами, не катался по больничной плитке, как по катку, не орал, как резаный, и вообще, «не мешался под ногами».

После первой сдачи карт был определён козырь – пики.

Карта у меня, как водится, была дрянная. Но сегодня меня это совершенно не волновало. Примерно до половины игры я спокойно проигрывала ходы, брала полную руку чужих карт, и вообще всячески демонстрировала свою слабость и расстройство по поводу того, что выиграть мне никогда не удастся. Однако когда оставался буквально последний добор карт, я отпросилась в туалет, быстренько отсортировала от второй колоды старшие козырные карты и сунула их в рукав толстовки – благо, вторая половина дня в больнице была не слишком теплой. С четырьмя пиковыми, невесть откуда взявшимися козырями, побить все карты моих уже торжествующих победу противников, было не сложно.

– Мы помним, – провозгласила я, – что победитель может выбрать три штуки того, что он сам пожелает!

И я со спокойной совестью забрала две Светкины конфеты и одно Танькино печенье, которое тут же отдала Светке, видя, как «поплыло» и сморщилось перед надвигающимися слезами её толстое лицо.

Конфеты были вкусными. Палата, ошеломленная моей победой, недобро наблюдала за тем, как я жую.

Мы сыграли ещё три раза. Светкин пакетик с конфетами стремительно пустел, а Светка всё отчетливее приглядывалась к нашей игре: как у всякой жадины обостренное чувство собственности делало ее внимательной, а желание уберечь эту собственность – излишне наблюдательной.

– У тебя, понос что ли? – подозрительно спросила она меня, когда к концу очередной игры я отпрашивалась в туалет.

– Ага… Твои конфеты меня слабят! Моя бабушка всегда говорила, что чернослив – прекрасное средство от запоров!

– Так возьми что-нибудь другое, – ревниво предложила Светка.

– Не могу. Победитель выбирает то, что ему самому нравится. А чернослив в шоколаде я особенно люблю!

Однако пора было останавливаться, ибо вопрос: откуда же у меня все время в конце игры обнаруживаются главные козыри, уже прямо повисал в воздухе. Танька даже однажды уже вспомнила, что мой козырный валет бубен вроде уже выходил из игры, будучи битым ее козырным бубновым королем. И пока ворошили все отброшенные карты, я просто чудом успела выхватить этого чертова вальта, спрятав в рукав. Но в другой раз могло и не повезти.

– Наверное, Светка, ты права, – сказала я ей, вернувшись из туалета. – Доигрываем и хорош. А то врачи и вправду решат, что у меня понос и продержат меня тут с вами лишнюю неделю. Да и тебе на ночь, – тут девчонки задушено захихикали! – надо что-нибудь оставить.

В моё оправданье нужно заметить, что в дальнейшем «мухлежом» я занималась совсем нерегулярно. Во-первых, к таком прекрасному способу есть Светкины конфеты пристрастились все (мои правила игры утвердились в палате накрепко), а, как говорила моя бабушка, Бог велел нам делиться с ближним! А во-вторых, зачем же было рисковать раскрыть свой секрет ради того, чтобы есть эти конфеты уже без удовольствия каждый день, ведь раз в три-четыре дня я успевала по ним соскучиться, и они приносили мне неописуемую радость!

Но иногда жизнь ставила меня и перед более трудными задачами.

Недели через три в нашу палату сразу после обхода заглянул Ванька.

– Девчонки! Завтра меня выписывают!

Нужно заметить, что среди всего детского населения отделения почечных болезней нашей больницы существовало немолчное правило. Каждый выписывающийся имел право на «последнее» желание. Это был так сказать, подарок уходившему из нашего в общем-то дружного детского стада – уходившему, между прочим, для нас из наших жизней навсегда, ведь в палатах редко лежали одноклассники или соседи по дому. Все эти Светки, Ленки, Лешки, Петьки, Ваньки и Наташки были не только из разных частей нашего весьма немаленького города, но и из других городов и поселков страны. Никто из нас по малости лет, конечно же, не рассуждал об этом, но подсознательно мы ощущали, что тот случай, что свёл нас под одной крышей на несколько недель, мог больше никогда не повториться. Поэтому правило «последнего желания» свято соблюдалось и нередко «новенький» никак не мог понять, почему его постель в течение недели прибегал застилать кто-то из соседней палаты, или на его тумбочке каждое утро появлялось яблоко, пока ему не объясняли, наконец, что таково было «последнее желание» того, кто до «новенького» месяц провел на этой же койке.

«Последнее желание» выписывающегося назавтра Ваньки поставило меня в тупик. Он желал сыграть в нашей палате в «Дурака» на раздевание.

– Ну знаете, кто проиграл, тот снимает с себя какую-нибудь вещь и так до тех пор, пока кто-нибудь не останется в одних трусах, – пояснил он оторопевшим девочкам.

Реакция нашей палаты на его предложение была странной. Толстая Света почему-то стала плакать. Десятилетняя красавица и заводила нашей палаты Ленка, та, что так досаждала мне в мой первый день в больнице, оживилась, достала свежую майку и стала причесываться. Две девочки, лежавшие в дальнем углу от меня, забрались на одну кровать и стали оживленно шептаться.

Времени было два часа дня. Игра была назначена на «послеполдника».

Весь тихий час я лежала и обдумывала, что делать. Предложение Вани мне отчетливо не нравилось. И если бы вы меня спросили почему – я бы не ответила. Конечно, мы все «вышивали» по больнице кто в чём: шорты, майки, спортивные штаны, халатики… и в «кучу малу» мы тоже играли, с наслаждением мутузя друг друга в бока под грудой навалившихся сверху шевелящихся и орущих тел. Мы сталкивались друг с другом в коридорах, ловили друг друга в охапку в играх, щекотали и валили на пол, дрались… Но всё это было как-то иначе… Какое-то смутное чувство не давало мне покоя, как и в те утра, когда в детском саду, мы в трусиках и майках бежали с зарядки из соседней группы в свою через раздевалку, где папы в зимних куртках и тулупах помогали раздеться своим опоздавшим в садик сыновьям и дочкам. Инстинктивно отчего-то мне всегда хотелось натянуть свою короткую белую маечку на трусики и проскочить мимо провожавших меня глазами взрослых, как можно скорее.

Словом, мероприятие это мне чем-то грозило, но я никак не могла понять, чем. Я только ощущала настойчивое желание избежать сегодняшнего вечера любой ценой и… не знала, как это сделать.

Моя заветная колода для этого не годилась: с Ваней шутки были плохи. Мало того, что он старше нас, заводила и главарь, не боявшийся никаких наказаний, но он был и бесспорным авторитетом для всего нашего этажа. Если бы он заметил мои ухищрения – долежать в больнице без последствий мне бы уже не удалось. Всего один раз я даже не видела – слышала! – как устраивают «темную» в туалете кому-то, кто нарушил неписанные правила нашего детского сообщества и это навсегда отбило у меня охоту экспериментировать с «общественным мнением» своих больничных сподвижников. Положиться на волю судьбы и случая я тоже не могла: играла я всё так же посредственно и стать посмешищем всего этажа, оказавшись в трусах посреди коридора, мне совсем не улыбалось.

От нараставшего нервного напряжения меня стало слегка познабливать, я потянулась за толстовкой… И тут меня осенило.

О важности происходящего свидетельствовало то, что после полдника Ваня явился в нашу палату причесанным, умытым и в новой майке. Он с хрустом распечатал колоду карт, царственно отказался от робкого предложения кого-то из девочек сделать ставки и строго напомнил:

– На раздевание! Каждый, кто проиграл, снимает с себя одну вещь. И так – до трусов! Я же сказал. Завтра я выписываюсь.

И все молча потянулись к центральной кровати палаты, где Ваня уже сдавал карты. Играть с ним сели трое: я, Лена и Таня. Таня упорно смотрела в пол, Лена улыбалась и поправляла свой длинный, тщательно расчесанный хвост, а я… я, закутавшись поверх толстовки в одеяло, напряженно вникала, какие же карты попали ко мне с первой раздачи. Остальные с интересом наблюдали в ожидании своей очереди. И только толстая Света по-прежнему хлюпала носом в своем углу.

– Машк! – окликнул меня Ваня. – А чегой-то ты в толстовке? И в кепке? Замерзла что ли?

– Знобит! – мрачно сообщила я, понимая, что карты, доставшиеся мне с раздачи, полная дрянь.

– Говорили тебе, не бегай раздетая на улицу! – вставила свои пять насмешливых копеек Лена, перебирая на своей изящной шейке цепочку от крестика. – Нет, осенние листики ей понадобились! Букет она тебе, Ваня, в дорогу собрала.

Это было чистейшее вранье – листики я собирала для бабушки.

Но Ваня довольно склабился:

– Заберу завтра, после обхода.

Игра продолжалась и дело неумолимо шло к моему проигрышу. Однако в последней раздаче мне попались козыри, Таня неожиданно покраснела, не смогла отбиться и взяла все, что мы ей подкинули.

Игра окончилась. Таня проиграла.

Она окончательно смутилась, надулась и решительно скинула оба тапочка.

– Хорошее начало, – одобрил Ваня и снова сдал карты.

Вторая игра прошла под шуточки про Таню и про то, кого сегодня можно считать «современным человеком», а кого деревенщиной. Неожиданно для всех в этот раз проиграла Лена. Ни секунды не смущаясь, она встала, и изящным движением тоненьких рук через голову решительно сдернула с себя майку. Под майкой обнаружился коротенький розовый топик, который едва прикрывал живот.

Ваня что-то одобрительно забурчал и, сдавая карты на третью игру, долго рассказывал Тане про то, что нечего было сердиться, что надо уметь, как Лена, честно и достойно проигрывать, а не ломаться. Жмурясь, как кошка, Лена снова присела на кровать и терпеливо ждала, когда возле нее соберется шесть карт.

Конечно же, в третьей игре наступила, наконец, и моя очередь. Я вообще удивилась, что проиграла так поздно.

– Ну, давай, – сказал Ваня.

– На, – ответила я и… сняла кепку.

– В смысле? Игра же на раздевание!

– Ну, правильно. Вот я и разделась.

В палате воцарилось молчание. До Вани стало доходить, что его, мягко говоря, надули. Тем более, что Лена, неожиданно перегнувшись через наш импровизированный игральный стол, оттянула на мне ворот толстовки и во всеуслышание сообщила:

– Долго играть будем. У нее там пять маек надето.

– Это не честно! – Ваня стал заметно сердиться.

– Ну почему же? – я старалась не смотреть ему в глаза. – Ты же сам сказал: один проигрыш – одна вещь. Я сняла кепку – что тебе еще?

Понимаете, как я в этот момент была благодарна бабушке, которая, зная мою неряшливость, всегда давала мне с собой много всяких вещей! Я истекала потом под тремя топами, пятью майками, двумя кофтами, толстовкой, тройной парой штанов, надетых поверх всех шорт, которые на меня налезли, а ноги мои плавились в шести парах носков. В волосах, как запасной вариант, торчали четыре заколки, сами волосы были собраны под резинку и обруч. Согласитесь, я хорошо подготовилась к этой игре!

– То есть ты вот так! – чувствовалось, что Ваню задело за живое. – Ну, хорошо. Сейчас ты у меня будешь гарантировано проигрывать!

И он угрожающе скрипнул колодой.

– Стоит ли на нее тратить нервы, – потягиваясь сказал Лена. – Сдавай карты. Тут есть еще те, кто не против проиграть.

Но Ваня эту странную фразу не услышал, а в ярости раскидал нам наши порции. Игра шла в полном молчании, при этом Ваня, каждый раз, когда бил мою карту, отчаянно шмякал по ней своей и свирепо посматривал мне в глаза.

Конечно, я проиграла.

Все снова воззрились на меня.

Я спокойно стянула с ноги один носок.

– Что??? – взревел Ваня.

И тут неожиданно подала голос толстая Света.

– А что ты хотел? Она права. Ты считаешь, что она не раздевается?

И Света демонстративно протянула мне «Чернослив в шоколаде».

Дальше началась подлинная вакханалия.

– Дама пик – выкрикивал Ваня, вышвыривая карту чуть ли не мне в лицо.

– Бью королём – подхватывала Лена.

– Подбрасываю даму червей, – как можно спокойнее вступала я.

Следующие три проигрыша тоже были мои, но носки на мне еще не закончились. Ваня пошел красными пятнами, Таня тихонечко хихикала, Светка села на край кровати и откровенно жевала свой чернослив. Скучнела только Лена.

Мы прервались на ужин.

Спать я легла не раздеваясь. Продолжение игры планировалось после того, как дежурные медсестры начнут клевать носом.

После двенадцати ночи Ваня проник к нам в палату. Мы пересели поближе к окну на мою кровать, поскольку именно на неё отчаянно светила луна и подальше от двери, чтобы медсестры не услышали яростное Ванино шипение: он явно был в бешенстве и, что называется, закусил удила. На моей тумбочке, помимо проигранных ранее носков, уже лежала толстовка, две кофты и одна футболка. Среди этого свидетельства моих позорных проигрышей одиноко смотрелись спортивные штаны Тани и Лены, под которыми у последней обнаружились изящные розовые и очень короткие шорты.

Дело было дрянь. Я стабильно проигрывала, Ваня сосредоточенно сопел – по нему было понятно, что пока он не возьмет реванш за мою хитрость, он не остановится. В его понятии, по-видимому, такие оскорбления смывались только кровью. Ночь казалась бесконечной, луна лупила в окошко, как фонарь, никуда не уходя, словно приклеенная; я с ужасом думала, что еще немного, и мы дойдём до моих четырёх заколок.

И тут случилось непредвиденное.

То ли мы все уже устали и стали допускать ошибки – сказывалось напряжение игры. То ли были невнимательны, ибо угроза того, что медсестре, услышавшей шум, вдруг придёт в голову обходить палаты (и мы то и дело шикали друг на друга или все вместе замирали, прислушиваясь), но внезапно проиграла Лена. Напомню, что она уже к этому моменту была в коротеньких розовых шортиках и топе.

Положив карты, она встала на моей кровати во весь свой невеликий рост и медленно расстегнула молнию на шортах. Ваня, глянув на нее, тут же занялся новой раздачей карт, Светка к этому моменту уже спала и только Таня смотрела на Ленку осоловелыми, слезящимися глазами.

А Лена мягко потянула шорты вниз, они скользнули с ее ног и она, переступив через них, снова села на кровать, где ее уже ждала новая раздача карт. Под шортами оказались маленькие розовые трусики.

Общая неловкость на несколько мгновений повисла над импровизированным карточным столом. Однако длилась она недолго – Ваня свирепо швырял карты, азартно пытаясь подловить меня на каждом ходу.

[themoneytizer id=»48002-28″]

И тут я заметила что-то странное.

Дело в том, что, как я уже сказала, во избежание лишнего шума при предельном накале эмоций, мы уже давно тесно сдвинули свой круг. Настолько тесно, что мне иногда были видны карты Лены и Тани, они, соответственно, могли заглядывать в мои, а Ваня – тот просто не церемонился: ростом он был повыше нас всех, поэтому, кидая свою карту на постель, он азартно шипел мне:

– Знаю, у тебя вон там справа козырь. Ты его не выкладывай, у меня на него еще козырь есть. Так что ты сейчас все эти карты возьмёшь! Сколько там у тебя еще маек? Четыре осталось? Ничего! Ночь длинная.

По правде сказать, глаза мне уже засыпало песком, они слипались, хотелось, чтобы вся эта лунная фантасмагория как можно скорее окончилась. И очень может быть, что мне это почудилось…

Однако Лена, сидевшая справа от меня, сперва незаметно уронила из своей руки одну из козырных карт, а потом едва уловимым движением замяла ее в складки моей простыни. Козырных! Лена прятала козыри!!!

Происходило что-то странное. Я мгновенно взбодрилась и стала исподтишка наблюдать. Через какое-то время Лена потянулась к стакану с водой, стоявшему на моей тумбочке. И под мою кровать незаметно для всех улетел из ее ладошки еще один старший козырь!

– Ну что, съела? – меж тем яростно шипел мне красный от азарта Ваня. – Нечем крыть? Ленка! У тебя там козыри были! Поддержи и мы ее добьем! Она у нас все снимет!

– У меня больше нет козырей, – совершенно спокойно сказала Лена. – Они все вышли раньше.

– Не может быть! – Ваня был ошеломлен. – Как же так? Я же только что их у тебя видел!

И он полез ворошить карты, вышедшие из игры. К моему удивлению, среди них он обнаружил те два козыря, которые совершенно точно покоились сейчас под Ленкиной ногой в моей простыне и под моей кроватью…

Лена в упор смотрела мне в глаза.

Я молчала.

Ваня что-то прикидывал в уме. Таня клевала носом.

– Ну, что ж, – наконец пробурчал Ваня. – Доигрываем. Я ее и так сейчас попробую задавить. Справимся… Хотя, странно… я же сам видел.

Некоторое время мы молча и сосредоточенно кидали друг другу картонные прямоугольнички, и внезапно игра закончилась… Лениным проигрышем.

Ваня недоуменно поднял глаза – он еще не остыл от схватки, и не понял, что произошло.

Мы с внезапно проснувшейся Таней в ужасе смотрели на Лену.

А она снова, не торопясь встала во весь рост, потянулась и медленно стащила с себя топ. Луна обливала ее худенькое тело холодным светом, в лучах которого поблескивающая золотая цепочка на тоненькой шее казалась неслышно скользящей змейкой.

– Черт! – Ваня слез с кровати и швырнул карты. – Черт! Вывернулась все же… Эх, жаль, что меня выписывают! Я б тебе показал!

И он двинулся к выходу, по пути широким жестом смахнув на пол осенний букет для бабушки.

Мы с Таней по-прежнему молчали.

А Лена не спеша спустилась на пол, лениво подобрала шорты, топ и свои спортивные штаны и не спеша прошествовала к своей кровати…

Словно очнувшись, я немедленно содрала с себя «одежную» броню и бросилась в постель. Таня в каком-то ступоре побрела к себе и легла, не раздеваясь.

Не стоит говорить о том, что утром, когда Ваню уже сажал в машину его папа, в моей тумбочке в секретном кармашке моей сумки не нашлось моей второй колоды карт. И о том, что до самой моей выписки толстая Светка делилась со мной черносливом, Таня прятала глаза, а Лена, которую врачи отпустили домой через два дня после той ночи, так и не сказала мне больше ни одного слова.

Стоит сказать лишь о том, что от всего этого на всю жизнь у меня в душе застряло какое-то чувство неловкости и нелепости происшедшего, природу которого я, уже давно взрослый человек, так до сих пор и не разгадала.