More

    Наталья Возжаева. А наша улочка такая тихая

    Наталья Возжаева
    НАТАЛЬЯ ВОЗЖАЕВА
    Родилась в городе Грозном (Чечня). Закончила филологический факультет РГУ (Ростовский Государственный Университет).
    Публиковалась в журналах «Родная Кубань», «Глаголъ» (Париж), «Краснодар литературный»; в альманахе «Витражи»; в сетевых журналах «45 параллель», «Тропы». Автор поэтических книг «Струнность ливней» (2020), «Крабик улепётывает боком» (2022). Лауреат конкурса «Кубок мира по русской поэзии 2020», лауреат премии «45 калибр 2021», лауреат конкурса «Интереальность 2021», лауреат национальной литературной премии «Золотое перо Руси» 2021.
    Живёт в городе Новороссийске.

     

     

    * * *

    Пока весь мир висит на волоске,
    Рисуй забор и домик на песке,
    Над крышей из трубы рисуй дымок,
    Дорожку к дому, вдоль дорожки — дрок,
    Боярышник, гортензию, спирею.
    Не отвлекайся и рисуй скорее
    Собачью будку, миску и… кота.
    В такой картинке без кота куда?
    Окошко, занавески скромный ситчик,
    Узорный над окном рисуй наличник,
    Лепи под крышей ласточек гнездо.
    Смотри, как у тебя выходит здо…

    Волна смывает начисто красу,
    Что создал ты, не паникуй, рисуй.
    Ещё рисуй на чистом теле пляжа,
    Как девочка не в платье — в камуфляже,
    Несёт под курткой в дом к тебе кота.
    Ведь без кота никак и никуда.
    Пускай всё без основы, на весу.
    Волна стирает мир, а ты рисуй.

     

    * * *

    Вот Мария рубашки в реке полощет. Три штуки.
    А вода ледяная, в цыпках руки.
    Ей бы, Марии, взвыть — да нельзя.
    Муж Иван, сын Иван, Иван — зять.
    Полоскать да терпеть ломоту в костях.
    У Марии в избе смерть в гостях.
    И кровати сосновые в ряд стоят.
    Дочка чёрная вся, сама не своя.
    Молодая, русоволосая, на сносях.
    И Мария несёт домой ком рубах.
    Говорит безносой: посторонись.
    Смерть пустые глазницы опустит вниз.
    Всё, что после — это её. Не до.
    А вой­ну Мария не пустит в дом.
    Не для этого Вани легли в гробы.
    Для того, чтобы в доме вой­не не быть.
    Смерть сидела щеку́ подперев по-бабьи.
    Что коса, если в мире всё те же грабли.
    Дочь сказала, му́жевы моя раны:
    Будет дочь — назову Марией, сына — Иваном.

     

    * * *

    Дочка возится у плиты.
    Ей шестнадцать — почти хозяйка.
    У машины колдуешь ты.
    Наливаешь «незамерзайку».

    Дом готовится к холодам,
    Мир к чему‑то — подумать страшно.
    Льдом схватилась в тазу вода.
    День готовится стать вчерашним.

    Всё, как раньше, но отрешён
    Взгляд у дочки, и ты серьёзен.
    Дочь мала, а вот сын большой.
    Я в саду обрезаю розы.

    Режу плёнку и бечеву.
    Пеленать и беречь — не сгинут.
    Дура-баба реву, реву,
    Помня, как пеленала сына.

    Был бы маленький — полбеды,
    А беда угрожает взрослым.
    Лёд в тазу. Не достать воды.
    И дались же мне эти розы.
    Дом к зиме

     

    * * *

    Снегопад плывёт на белом ялике.
    В козью шаль обёрнута, кульком,
    Я стою в зашитых, старых валенках
    И ловлю снежинки языком.

    Маленькая, толстая, щекастая.
    Клюква со сгущёнкой — не лицо.
    — Горе ты моё, ну где ты шастала! —
    Бьёт ладонью мама пальтецо.

    Озорной, смешливый, щёки алые.
    Боже мой, не мальчик — снеговик!
    Тёплыми ладонями сбивала я
    Затвердевший снег на половик.

    Снегопад плывёт на белом ялике
    Где‑то по-над Северским Донцом.
    И стоит, и смотрит вверх, как маленький,
    Младший лейтенант с моим лицом.

     

    * * *

    А наша улочка такая тихая,
    Что ходят Ванечки пешком по ней.
    В зелёном ящике газет напихано,
    На розжиг, стало быть, ну, как по мне.

    Под банькой сложены дрова кленовые,
    Стеклянной рюмочки играет грань.
    Из баньки выйду я совсем как новая.
    А где‑то кустиком цветёт герань.

    Под стружкой сахарной лучка душистого
    Селёдка пряная, картохи пар.
    Тебе кристальную — себе игристого.
    В солонке глиняной блестит крупа.

    Звонила Дашенька, район Лутугинский.
    Ну как вы, милая, бомбят? — Бомбят.
    А мне из Киева: какие глупости!
    А я скрины им шлю да от тебя.

    Луна на подступах, дорожка млечная.
    ФБ закончился — не нужен ник.
    Всё остальное, блин, такие мелочи.
    Подкинь полено, мать, огонь поник.

     

    * * *

    Разбудил: посмотри, что случилось.
    А случился ночной снегопад.
    За окном неподвижный и чинный,
    Так недавно зелёный наш сад,

    Как невеста. За старца седого
    Не по воле своей, без любви.
    Я о том не сказала ни слова.
    Сваришь кофе — меня позови.

    Утро нежное-­снежное — ахнуть
    От восторга, но я не могу.
    Там на лавочке, словно на плахе,
    Голова георгина в снегу.

     

    * * *

    Вот полустанок маленький и древний,
    Нехитрый дворик, лужа-озерцо,
    Где за руки держась стоят деревья.
    А на перроне несколько юнцов.

    Задвинув набок жёлтую корону,
    Боярышник спускается к воде,
    А у вагонов голуби-­вороны —
    Они чуть-чуть похожи на людей.

    Неспешно убывают электрички,
    Не сильно было надо прибывать.
    Хрипато лает шавка-­истеричка,
    Нематерные хекая слова.

    Плывёт по луже пара серых уток,
    На серо-голубом одна звезда.
    Выходишь тут на перекур минутный,
    А хочется остаться навсегда.

    Стоят юнцы в зелёном камуфляже,
    Над полустанком золотистый нимб.
    Закуривая молча (что тут скажешь?),
    Подумаешь: спаси и сохрани.

     

    * * *

    Опять грядёт февраль, хоть чаек часты ссоры,
    И летнее вино не выпито до дна.
    Но вот Илья-пророк опять стоит у моря,
    А значит — остывать готовится волна.

    Всё вроде, как всегда: лоза, листва, беседка,
    И липа шелестит, прозрачная на свет.
    Но Боже, как тиха весёлая соседка,
    И смотрит сиротой её Витька мопед.

    Всё вроде, как всегда и даже всё на месте:
    Беседка, стол, гараж, на гвоздике ключи.
    А девочка-­вдова, не ставшая невестой,
    К соседке иногда приходит и молчит.

    Забродит виноград, неубранные гири.
    Ведь столько лет росла — как вырубить лозу?
    И станет прилетать к соседям птица-­Сирин,
    Клевать по холодам чернеющий изюм.

     

    * * *

    Я умираю в центре, на Тверской,
    Они — на Угледарском направлении.
    Москва, скажи, затеяно на кой
    Тобой всё это светопреставление?

    Как ты могла забыться и забыть?
    Тебе ли на крови гудеть и праздновать?
    Я думала одной с тобой судьбы,
    Вой­ны, Победы. Оказалось — разные.

    Я гибну на Васильевском и на
    Поклонной, Воробьёвых, Красной площади.
    Как празднична священная вой­на.
    Как смерть слепа, крадущаяся ощупью.

    Ах, всадник, как прекрасно быть слепым,
    Немым, глухим, гранитным сном опутанным.
    Москва прицельно лупит по своим.
    Концертами, кафешками, салютами.

    Ну, маршал на холодном жеребце,
    Что скажешь ты на это? Впрочем, надо ли.
    И я читаю на твоём лице:
    Предатели, предатели, предатели.
    Георгий Жуков

     

    * * *

    Мне снилась битва. Красный снег и уголь.
    Торчали копья из застывших тел,
    И кто‑то выл протяжно и с натугой,
    И было тесно в этой пустоте.
    Над этим всем стоял в седой шинели,
    Со скорбным ликом, мрачен и велик,
    Ты.
    И смотрел, как вьюга саван стелет
    На раны окровавленной земли.
    Смотрел, как отрекалась мать от сына,
    Как сын рубил и брата и отца.
    Ты чувствовал, как в старых жилах стынет
    Не кровь твоя — предчувствие конца.
    Под грозными, кавказскими бровями
    Страшны провалы удивлённых глаз.
    То был не бой, а бойня между нами —
    Мы убивали беспощадно нас.
    Кремлевских стен чернели монолиты.
    Кровавый снег и угольная темь.
    Трагедия не в том, что мы разбиты,
    А в том, Иосиф, кем разбиты.
    Кем.

     

    * * *

    Ломаю хлеб, кормлю народ летучий.
    Крошить батон — смешно, крошу багет.
    Природа ненавидеть не научит,
    Ей до людских забав и дела нет.
    Пока тут кучно мрут за мир и веру,
    Крылатые границ не признают.
    Им жарко, и они летят на север,
    А холодно — они летят на юг.
    Тяну ладонь, страдательный заложник,
    Озябшим птахам мякиша кусок.
    Прикладываю, словно подорожник,
    К страданию приставочное «со».
    Какое #непоймизачто проклятье —
    Жалеть живущих не перестаёт
    Живое сердце, мягкое, как мятлик.
    Никчёмное, нелепое моё.

     

    * * *

    А память детства всё ещё свежа.
    Вдруг вспомнишь: дед на кончике ножа
    Держал осу, упавшую в варенье.
    Так ковыряешь корку на колене,
    Такую бесполезную на вид,
    Но нет, кровит, пока ещё кровит.
    Ты вся из этих добрых мелочей:
    Сачок, в сарае удочки, «качель».
    Тебя, козявку, окружал заботой
    И ласковым теплом незримый кто‑то.
    И так берёг, ах, как тебя берёг
    С иконки на тебя глядящий Бог.
    И кто‑то дул на ранку на коленке,
    И спать укладывал, конечно же, у стенки.
    И мир был сжат периметром двора,
    Но ширилась в штакетнике дыра.
    Пока жива, несу в себе, несу
    В сиропе утонувшую осу
    И нежность пальцев твёрдых, заскорузлых,
    Что не на бантик, а всегда на узел
    Завязывали «уши» у кулька,
    И как прикуривал смешно от уголька,
    Алевшего в золе, весёлый дед,
    И врал, смеясь: жизнь вечна, смерти нет.

    Один комментарий

    1. Утро. Питер. Залетев в кофейню на остановке, выдергиваю «Неву» 8.2023. И, «как финкой из подворотни» — так же неожиданно — «Назовут Марией…» И всё! Меня нет… я нигде и везде… Это не стихи! Это соль земли и глас Божий!
      Преклоняю колено… Снимаю шляпу… Смахиваю невольные слезы…

    Оставьте ответ

    Введите ваш комментарий!
    Введите ваше имя здесь

    18 − 3 =

    Выбор читателей