ДАНА КУРСКАЯ
Родилась в 1986 году в Челябинске. Проживает в Москве с 2005 года.
Автор книг стихов «Ничего личного» («Новое время», Москва, 2016) и «Дача показаний» («Новое время», Москва, 2018).
Организатор Международного Ежегодного фестиваля современной поэзии MyFest
Основатель и главный редактор издательства «Стеклограф».
Главный редактор литературного журнала «ДК».
Основатель Международной поэтической премии MyPrize — для авторов возрастной категории от 35 лет.
Основатель семинаров MyTalk для авторов от 18 до 35 лет.
Лауреат Всероссийской поэтической премии «Лицей» 2017 год (второе место).
Победитель Всероссийского конкурса имени И. Рождественского (2020 год), лауреат премии «Вечерние стихи» (2014 год), победитель поэтической премии «Живая вода» (2015 год), лонг-лист международной премии «Белла» (2015 и 2017 год), лонг-лист поэтической премии «Дебют» (2015 год), шорт-лист Григорьевской премии (2016 год), лонг-лист Григорьевской премии (2018 и 2019 год), шорт-лист премии «Писатели 21 века» (2017 год), шорт-лист премии «Заблудившийся трамвай» (2017, 2018, 2019, 2020 год), шорт-лист премии «Русский Гофман» (2020 год).
В 2019 году от БВПФ «Застава св. Ильи Муромца» награждена Орденом «Стражу Отечества».
Публиковалась в журналах «Знамя», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Волга», «Юность», «Крещатик», «Дети Ра», «День и ночь», «Аврора», «Москва», «Кольцо А», «Фабрика литературы», «Автограф», а также газетах «Литературная газета», «Литературная Россия» и т. д., а также на интернет-порталах «45 параллель», «Полутона», «Сетевая словесность», «Этажи», «Интерлит» и других.
* * *
Ни одного тревожного симптома
мой папа был мужчина в цвете сил
он пел «трава трава трава у дома»
и джинсы белоснежные носил
в любой машине глохнет карбюратор
и папе не допеть до февраля
земля видна в его иллюминатор
холодная и рыхлая земля
я помню как он грузится в ракету
как все рыдают вплоть до темноты
над космодромом проплывает лето
и звёздный дождь сочится на кресты
и тот кто хит про нашу землю создал
пускает папу в радостный полёт
и вот отец летит навстречу звездам
и песню он ту самую поёт
и видится что близко и знакомо
и слышатся любимые слова
и снится нам не рокот космодрома
не эта ледяная синева
* * *
Сергею Арутюнову
То, что запечатано в конверте,
тайной остаётся до суда.
Скошенной травой и свежей смертью
пахнут твои школьные года.
Что там в нас замешано с тобою —
бабкины молитвы, русский рок.
Не снижаться в битве к мордобою —
главный человеческий порог.
Чувствую протянутые руки
от твоих страниц ко мне самой.
Злой комар опять визжит в Фейсбуке,
как ему не стыдно, боже мой.
Белый шум — пустые эти фразы,
редкие бродячие огни.
Их бревно мешает их же глазу,
ты пылинку попросту сморгни.
Через все пороги и пороки
прикрывать тебя в чужом бою.
Кто там говорил о русском роке?
Ты начни, я тут же подпою.
В имени твоём — слегка колючем —
спрятан ёжик таинством лексем.
Брезжит свет за самой тёмной тучей,
и его хватает сразу всем.
Памяти морской свинки Сафизы
Прости меня, Сафиза, — все умрут.
Двулапым — свет в тоннеле брызнет искрой.
У особей поменьше свой маршрут —
Но тоже замечательный и быстрый.
Как лапками ты не перебирай,
как мордочкой в матрасик свой не тычься,
за прутьями сияет скорый Рай,
где коготки прилежно будут стричься,
где никогда не заболит живот,
и где дадут сенца любой раззяве.
Скачи в опилках, но уже вот-вот
тебя обнимет главный твой хозяин.
Никто из тех, что носом вертит тут,
не избежит печального сюрприза.
И свинки, и несвинки — все умрут.
Мы все умрем. Прости меня, Сафиза.
* * *
Андрею Явному
Отведи их, пожалуйста, от меня.
Не крепка ни разу моя броня,
не железны мои коленки.
Мои нервы натянуты в тонкий жгут.
Я не мата хари, не робин гуд,
Не герой у расстрельной стенки.
Отведи их всех, и ответь — на кой
этот камнепад над моей башкой
из кровавых провозглашений,
этот рой горящих и ржавых слов, —
неужели им нету других голов
или нет посложней мишеней?
Отведи их от моего виска,
не позволь мой вздох зажимать в тисках,
и трубить в черный рог охоту.
Не давай им пороху и огня,
и не отдавай им саму меня,
я одна только помню, кто ты.
Отведи их в сторону, в лес, в кабак.
Хоть устала быть кормом чужих собак,
личной кровью мыть микроклимат,
но обжить я сумею любое дно,
и теперь мне не вынести лишь одно —
если нас у меня отнимут.
* * *
Недорогим напитком напоён,
скользил рукой по телу упоённо —
ты рисовал на мне микрорайон,
поскольку ты пацан с микрорайона.
Раскрылись вдруг подъездные миры,
захлопнулись автобусные кассы.
В меня входили сразу все дворы,
все фонари, все трубы теплотрассы —
весь этот обнаженный шар земной,
подсвеченный огнем пятиэтажек,
влетал в меня и становился мной,
рос новым позвоночником и даже
смотрел глазами ночи из меня,
пока при непосредственном участии
твоём микрорайон во мне менял
свои же старые на новые запчасти.
Потом я опрокинулась на край,
где ты во мне пульсировал височно,
и воссиял пред нами микрорай
всей силою заснеженных песочниц,
всей тьмою заколоченных ларьков,
всем воем замерзающих подвалов,
благословляя съемный наш альков
под музыку владимирских централов.
О, как прискорбны ивы за окном,
но месяц освещает эти кроны.
И мы лежим вдвоем и об одном
за все твои мои микрорайоны.
* * *
Летчик водит самолеты
Это очень хорошо
Я тащусь домой с работы
ну а ты куда пошел
Узнавать о том не стану
У меня так много дел
Всех спасаю беспрестанно
Ну а ты чего хотел
Надо дяденьку утешить
Надо с мальчиком зажечь
Каждый по природе грешен
Каждый ждет подобных встреч
Если буду я стараться
Все исполню до конца
то логичным мне казаться
станет замысел творца
Ведь у нас сегодня кошка
Родила вчера котят
В бочке с дегтем меда ложка
А медочка все хотят
И плевать что есть на свете
Кое-что и посвятей
Запишите это, дети
Впрочем к черту вас, детей
Это горюшко-не горе
Разувайся проходи
Что ты мнешься в коридоре
Наше счастье впереди
После краткого ночлега
так сияют небеса
Пропадай моя телега
все четыре колеса
Деревня
ее раздели, положили в лодку,
укрыв плетеной рыболовной сетью,
и ржавый колокольчик у виска
теленькнул в темноте последний раз.
И оттолкнули лодку сотни рук,
но не было людей в ту ночь вокруг.
И вот она плывет под темным небом,
и в камышах кричит ночная птица,
и молчаливо карп глядит со дна,
как в лодке уплывает в даль она.
И так звезда над нею высока,
и страшно нескончаема река.
Когда о камень лодка зацепилась,
не вздрогнула и не пошевельнулась,
и слушала, как сквозь ее усталость
пробоина водою наполнялась.
Твердила, погружаясь в тяжкий ил:
«Храни меня, Господь» — и он хранил.
* * *
Владимиру Прокофьеву
«Если бы на Марсе были города» —
пела группа «Браво» где-то у пруда.
Лунная монетка плавала в воде.
Мы с тобою пили в мае на пруде.
Пахли чем-то сладким синие кусты,
и светили фары нам из темноты.
«Побродил по скверам, рассмотрел дома».
Никого не видно, в городе чума.
В мае распустился чёрный рагнарёк.
«Я прошёл бы дважды вдоль и поперёк».
Песню заглушало карканье ворон.
Плыл над нами космос и патрульный дрон.
«Жалко, что на Марсе нету городов»,
Мы бы избежали там кьюар-кодов.
Нам бы просто вместе было хорошо.
Вот уже светает. Дождь опять пошёл.
«Тёплое как солнце, яркое как свет»
Будешь там, на Марсе, передай привет.
«Открывать вторую?» Ты ответил: «Да».
…Если бы на Марсе были города.
Лангольеры
Мистер Туми, летящий в Бостон,
горизонт вдалеке запрыгал.
Треск сдираемой враз коросты.
Звук дрожания сотни игл.
Словно точки в конце абзаца,
не хранящие постоянства,
посмотри, как они кружатся,
поглощая твое пространство.
Подними тусклый взгляд повыше.
Погляди — исчезают крыши.
— Ты жужжание это слышишь?
— Я жужжание это слышу.
Обреченные время плавить,
оглянитесь — они за вами,
чью-то нежность и чью-то память
перемалывая зубами.
Помнишь, лето на Эбби-Роуд:
запах пыли чужих экспрессов,
станционные бутерброды…
Ты сказал, что боишься бесов.
В тот момент защитила просто —
поцелуй, полный плеер Стинга…
Мистер Туми, летящий в Бостон!
Ведь они наконец настигли!
Слишком поздно рычать проклятья.
До конца сметены барьеры.
Принимайте его в объятия,
справедливые лангольеры.
* * *
С кем угодно, Боже, но не со мной.
Набухает небо больной весной.
Я корабль в бутылке, смотрю в окно.
С кем угодно, Господи Боже, но
пощади меня, у меня кредит,
у меня у мамы спина болит,
кто же справится с этим, когда решишь
суд свой править — страшен и наивысш.
А еще есть он, и еще она,
и смешная женщина есть одна,
и еще есть странный такой мужик.
Неужели над их головами — вжик —
вдруг блеснет карающий светлый меч?
Как бы разом всех мне их уберечь?
Ведь еще есть Кошкина — как же с ней?
А еще есть Леха, Тихас, Андрей,
Константин Сергеевич и Олег,
и еще самый важный мой человек.
А еще Данила — его куда?
Не отдам их, Господи, никогда.
С кем угодно, Боже, но пощади
всех, которым сейчас так тепло в груди,
всех, которых помню и берегу,
всех собравшихся нынче на берегу.
Так когда-то в небо воскликнул Ной:
«С кем угодно, Боже, но не со мной!»