More

    Полина Орынянская.
    Бывала другою зима

    Полина Орынянская

    ПОЛИНА ОРЫНЯНСКАЯ
    Полина Валерьевна родилась и живёт в подмосковной Балашихе. В 1992 году закончила журфак МГУ. Работает в издательском доме «Бауэр Медиа», главный редактор журналов исторической и научно-популярной серии «Наша история», «Все загадки мира», «Архивы ХХ века». Автор поэтических сборников «Придумай мне имя» (2016), «Цвет люпина» (2017). Лауреат первой премии «Поэт года» за 2015 год в номинации «Дебют» и Второй премии «Народный поэт» за 2016 год. Победитель Международного Грушинского Интернет-конкурса 2017 года в номинации «Поэзия». Бронзовый призер Кубка мира по русской поэзии – 2016, 2017. Победитель Открытого Чемпионата Балтии по русской поэзии – 2019 и Кубка мира по русской поэзии – 2019. Победитель VIII международного поэтического конкурса «45-й калибр».
    Публиковалась в «Литературной газете», журналах «Дружба народов», «Этажи», «Южное сияние», «Тропы», «Перископ», альманахах «Образ», «Витражи», «Рижский альманах», «Кольчугинская осень», «Письмена», сборниках «Кочевье», «Площадь мира. Антология», «Пилигримы времени» и др.

     

    * * *

    Фасады этих старых городков
    (От Праги — через Краков — Рига — Таллин,
    Где Старый Томас стар и не брутален,
    Хоть пять веков назад и был таков) —

    Так вот фасады чудо хороши,
    И окна беззащитно­близоруки.
    Мы, им поверив, рвёмся в переулки
    И входим в раж, считая виражи.

    Как пряничные домики свежи!
    Послушай, Гензель (громкость поубавь-ка!):
    У этой старой дамы за прилавком
    Вставная челюсть — хищная, скажи?

    Здесь древность наряжается во мхи,
    Булыжниками щерится щербато…
    Европа, ты красива и богата,
    Но я домой, в деревню, в лопухи.

     

    * * *

    Перед грозой густеет лес,
    и воздух липнет к жаркой коже.
    Гроза идёт наперерез
    косым лучам, она их гложет,

    урчит, запихивает в пасть,
    рокочет, шумно выдыхая,
    глотает, перьями давясь,
    и птиц, и облачные стаи.

    Пузатый шмель в траве — и тот
    от уха щерится до уха:
    ещё чуть-чуть — и разорвёт
    её сиреневое брюхо!

    А у грозы довольный вид,
    блаженный, как у полудурка.
    И на губе её висит
    от солнца лопнувшего шкурка.
    Гроза

     

    * * *

    Выходишь в ночь, глядишь с крыльца.
    На небе звёздная пыльца,
    от Козерога до Стрельца
    бледна и равнодушна.

    И ловишь отзвуки и свет —
    понять, ты есть, а может, нет.
    Но только ветру машет вслед
    цветами груша.

    И за ненадобностью тень
    откинешь, сгинешь в темноте.
    И сквозь озноб и канитель
    холодных веток,

    приняв на плечи звёздный гнёт,
    не зная правды наперёд,
    летишь, пока не заорёт
    петух с рассветом…

     

    Ожидание

    Уезжай. Я останусь одна в этом майском дожде,
    где сливается небо с сырой оцинкованной крышей,
    где кусты у дороги стоят по колено в воде,
    и соседская псина без умолку брешет на пришлых.

    Зацветает айва. Почки розово-бледно-малы.
    На пруду, там, где ты карасями задумчиво бредил,
    мужичок незнакомый без устали «Приму» смолит.
    Мелочовка долбит. Не рыбалка, а модус вивенди.

    Мы под вечер с собакой выходим бродить между дач.
    Сосны в крошечных каплях, и хрупки бездонные лужи.
    Ожидание — глупость, когда больше нечего ждать.
    Ожидание светом туманно и цветом жемчужно.

    После зимних безлюдий окошки слепы, как слюда.
    Тишина позабытых домов не тиха, а тревожна…
    Так идёшь и мечтаешь: а вот бы пропасть навсегда,
    и не быть никогда, чтобы не было так невозможно
    больно.

     

    * * *

    Побереги слова для новых дней.
    Сегодня мне молчать теплей и проще.
    Среди полей, у края тощей рощи
    уже апрель, как дикий злак, пророщен,
    как звук во мне.

    Сейчас дождя холодный перестук
    осмысленней любого разговора.
    Открой окно – и оживает штора,
    и сразу отбивается от рук.

    Ты слышишь — распевает свиристель.
    От этих песен маетно и странно.
    Моим губам, иссохшим в немоте,
    целебны поцелуи и туманы.

    Слова сейчас беспомощны, смешны,
    и сути в них, и чувства ни на йоту.
    И мы с тобой без них обнажены,
    и мы — оркестр начальной тишины,
    и ягоды на ветках, словно ноты.

     

    * * *

    …И забываешь имена.
    Так юркие мальки на мелководье
    щекочут кожу, а нагнёшься к ним —
    и россыпью, пугливой суетой
    блеснут, метнутся и опять замрут —
    бессмысленны, спокойны, серебристы.
    Казалось бы — зачем они тебе?
    Но мягкий свет оранжевого дна
    зовёт, манит, — и ты послушно бродишь
    по зыби полусонной золотой,
    расплёскиваешь тёплые огни
    своих минут
    и слышишь крик стрижей, и видишь пристань.
    И марево стрекозами расшито…
    А стайки так и мечутся у ног.

    Такая память — илистое дно,
    тень на песке и золото кувшинок…

     

    Светотень

    Белая вода-вода
    между чёрных-чёрных веток.
    Птица бледного рассвета
    выпадает из гнезда
    темнолесья. Вот и день —
    новый день. Ну что же, здравствуй.
    Тёплый ветер болен астмой.
    Вызревает светотень.
    Всё отчётливее скол,
    всё назойливее звуки
    и надломленнее руки.
    Чашка, блюдце, стул и стол.

    Дай мне долгих пять минут
    (чай остынет — да и бог с ним)
    слушать отзвук прежних вёсен,
    слышать, как макушки сосен
    прорастают в вышину.
    Не жалеть, не ворошить
    то, что прежде было-сплыло.
    Что даётся — всё по силам.
    Будем жить.
    Побереги слова

     

    Память

    Я расскажу, а ты запоминай.
    Когда ночами слышишь пёсий лай,
    не думай, что собаке просто скучно.

    Она сейчас по-своему поёт
    о том, что жизнь похожа на полёт
    небесной тучи.

    Её края подсвечены бледно,
    она всегда с ветрами заодно…
    Вот ты глядишь и думаешь о бренном —

    о том, что всё проходит навсегда,
    о том, что с неба падает звезда,
    и это знак конечности и тлена.

    И тонкий серп стареющей луны
    остроконечно вспарывает сны
    и ловит на крючок тоски и страха,

    липучего, как нити паутин, —
    что в этом мире ты совсем один:
    пришёл, ушёл, ни памяти, ни праха.

    А у собаки кровь её племён
    гудит про незапамятность времён,
    про ночь в степи, где всхрапывают кони,

    где каждый жив, пока он лютый зверь…
    И ветер дует в дудочку потерь,
    и эхо стонет.

    Лиловая, как чашечки вьюнков,
    в собачьей глотке зреет тьма веков,
    она сладка, мучительна, зыбуча.

    И в этой тьме серебряно летят,
    как тыщу лет и тыщи лет назад,
    всё те же тучи…

     

    Всё, что любовь

    Всё, что слова, можно и промолчать.
    Простоволоса, боса, я смотрю в окно.
    Слышу твоё дыхание у плеча.
    Слышу, как время сыплет своё пшено.

    Между рассветом и ночью темнеет сад.
    Эхо во тьме пугливо, как птичий вскрик.
    Всё, что прожито, — оранжевый листопад,
    пух тополиный, серебряный лунный блик.

    Память – смешная девочка-тишина:
    только и помнит, как вишня весной цветёт…
    Кожа твоя прохладна и солона.
    Всё, что беспамятство, — сладкое забытьё.

    Не говори. Мне хочется быть немой.
    Стон набухает, словно бутон цветка.
    Всё, что любовь… Между тобой и мной
    только полоска света от ночника.

     

    Гербарий

    Я стала забывать слова. Слова
    нужны тому, кто чувствует иначе.
    Я стала забывать — а это значит,
    я прорастала, будто бы трава,
    в тебя, твою вселенную, под кожу —
    послушный вьюн-лиловые-цветы…
    Качались ветви пиний. С высоты
    тропа спускалась к морю осторожно
    сквозь старый парк, дремучий дикий парк,
    где лилии бесстыжи и наги,
    и нежно-розоваты в сердцевине,
    и грозди отцветающих глициний
    сродни грудям стареющих богинь,
    вода сочится в сонные пруды
    и кедры гималайские седы.
    Вот там, среди тенистого покоя
    и варикозно вспученных корней,
    мне чувствовалось ярче и больней
    моё родство сиамское с тобою.
    Среди цикад и шорохов слышна,
    не маялась меж нами тишина —
    она дышала лаврами и морем,
    и жаром остывающих камней.
    И жадные касанья гаусторий
    царили в ней…

     

    Из детства

    Я мимоходом здесь — из детства в никуда.
    Облизывает камушки вода.
    А вдалеке туманно, инородно

    горячий город в мареве густом
    шагает в Волгу выгнутым мостом,
    не зная броду.

    Оттуда рано утречком, ворча,
    привозит и ссыпает на причал
    сомлевших пассажиров теплоходик.

    И дачники идут тропою троп,
    а вдоль тропы качается укроп
    и пыльные жемчужины смородин.

    Здесь всё, как прежде. Лодочки гудят,
    да ивовые веточки внатяг
    сшивают облака и мелководье.

    От мяты на тенистом берегу
    вечерний воздух сладок и тягуч…
    Сижу, а время ждёт и не уходит.

    А может, просто некуда идти —
    оно ходить по водам не умеет.
    И только цапля, тонко выгнув шею,
    над островом летит…
    Теплоходик

     

    Сухоцвет

    Скажи, по имени назвав
    свой страх, я стану ли смелее?
    Ты спишь. Стучится дождь впотьмах.
    Ещё чуть-чуть — и засветлеет.

    Вслед череде иных утрат
    (гербарий памяти не полон)
    и эта ночь покинет сад
    сырой и голый.

    И млечный свет коснётся скул,
    коснётся губ густой прохладой.
    Но только этот день не скуп
    на радость.

    Всё остальное сухоцвет,
    размытых красок колыханье —
    остывший август прошлых лет
    и новых зим трава сухая.

     

    * * *

    Ни заснуть, ни проснуться. Снежинки летят к фонарям.
    Чашка звякнет на блюдце, и куцый рассвет декабря
    трепыхнётся устало… Бывала другою зима.
    Серебристым нарвалом плыла, огибая дома,
    тонкой цаплей летела, на белом незримо бела,
    на окне запотелом цветами под утро цвела,
    на бока облакам высыпала своих голубей,
    знала имя твоё по-сло-гам и дорогу к тебе.
    Пели двери, звенели-дрожали с мороза ключи.
    — Не замёрзла? Жива ли? — губами касался ключиц…

    …Ах, синичка, прошу, перестань, извини, не звени.
    Как мучителен шум в эти долгие белые дни…
    Будто рану мою спеленали тугие бинты.
    Заживёт ли до первых проталин? Едва ли. А ты —
    как ни в чем ни бывало…

    Бывала другою зима…

    Оставьте ответ

    Введите ваш комментарий!
    Введите ваше имя здесь

    9 + 18 =

    Выбор читателей