ТАТЬЯНА НЕКРАСОВА
Родилась и живёт в Молдавии. Закончила Технический университет Молдовы.
Публиковалась в литературных изданиях: «Арион», «Литературная газета», «Москва», «Веси», «Белый ворон», «Зарубежные задворки», «Зарубежные записки», «Новая реальность», «Этажи», «Европейская словесность», «Южное сияние», «Соты», «Каштановый дом», «Северная Аврора», «Влтава», «Русское поле», «Русское слово», «Книголюб», «Финбан».
2013 – шорт-лист «Заблудившегося трамвая».
2016 – книга стихотворений «Трудовая книжка».
* * *
тяжёлый мокрый проседает снег
и дело в общем движется к весне
но так неторопливо и степенно
что в нетерпенье бегаешь вдоль стен
на грубо загрунтованном холсте
тень тени
ещё чуть-чуть и травка над губой
и в сером небе стрелкой голубой
потёк холодной благородной крови
вот-вот оно сорвётся с языка
но нет само не скатится
пока
произнесёшь
удвоишь и утроишь
а кто оно а что оно бог весть
тяжёлый снег сошёл ещё не весь
но кажется таким сиюминутным
что хочется невольно растянуть
мгновение на долгую весну
как будто жизнь любимому кому-то
* * *
февральский мир новорождённый
благоухает сном, дождём и
землёй, нагретой солнцем так,
что заречёшься эту зиму
звать лютой и неотразимой –
но чтоб фиалки изо рта?..
ещё сметёт и заморозит,
и ледяною грудью оземь
с разбегу грянет – и не раз,
но этот миг, но это утро
растянуты и длятся, будто
нам жить и жить, и жить бог даст.
* * *
не знаю зачем, но вот он
тебе, прошлогодний снег –
вжимается в тень животным,
почуявшим: воли нет.
и чем ты ему поможешь?
отводишь глаза в тоске
от чуть сероватой кожи,
подснежника на виске.
и ясно, что будет: вскоре
за гранью добра и зла
он станет зелёным морем,
а ты и не будешь знать.
…
покажется: всем не годен,
и просишь, мол, покажи!..
а тот, позапрошлогодний,
огнём по щеке бежит.
* * *
что-то пасмурно тихо и сухо
словно кто затаился и ждёт
не дождётся носиться и ухать
под ломающим тело дождём
будто вспыхивать мельком и гаснуть
и таиться и торжествовать
так напрасно и так безопасно
как умеют почти божества
отгорит отгремит отольётся
оборвётся закатной струной
на прощанье холодное солнце
обещает вернуться за мной
чтобы вспыхивать мельком и гаснуть
и таиться и торжествовать
так напрасно и так безопасно
как умеют почти божества
* * *
любовь – коротенькое слово
и в нём ни доброго ни злого
всего заветное твоё
но даже непроизнесённым
чуть светится бутоном сонным
и сонмом радуг обдаёт
люблю – ещё того короче
но незачем да и не хочешь
лежит ни сердцу ни уму
подрагивая тёплым боком
и бьёт тебя как будто током
люблю но было бы кому
* * *
любит не любит невелика забота
пашешь упрямый вол до седьмого пота а там суббота
всего ничего до счастья но понедельник плохой подельник
и никакого счастья и даже денег
так не в любови ж дело не в нелюбови
против холодной крови сойдёт любое
средство
впаденье в детство пространство место
но бесполезно
и только небо по-прежнему голубое а век железный
* * *
на время расхотелось жить,
как будто солнце пригасили,
заоблачные этажи
темны, покинуты, пусты:
ни тени бледной, ни души,
ни дуновения, ни силы…
ах, вор! держи его, держи!
последний шанс не упусти.
всего-то справочку увёл
из канцелярии небесной
о том, что розан мой расцвёл,
а всё, похоже, шло к тому
что вызывают на ковёр
на то же время в то же место –
за что?! – безвинного его,
ведь есть же что терять ему!
ну догоню ну обломаю
ну отберу да разорву
не надо так со мною в мае
и с ним во сне и наяву
* * *
я пробую смотреть со стороны
на боль и радость, доброе и злое,
как будто всё равно и все равны,
и ни о ком печалиться не стоит –
и если больно мне, отрадно мне,
печально мне, то ничего не вышло,
но пробую и пробую, и не –
беспамятно живу от вспышки к вспышке.
когда же правда станет всё равно,
и правильно дюшес ли, барбарис ли,
возможно просто кончится кино,
начнётся жизнь в ином каком-то смысле.

* * *
два-три облачка два-три намёка
ну а так никого ничего
тихо вьётся холмами дорога
да щебечет щегол ключевой
припекает к полудню всё жёстче
только в благословенной тени
свет и жар словно белый песочек
из ладони в ладонь в эти дни
* * *
за что зацепиться на этой большой земле? –
а то же ничто не держит, никто не держит,
и кажется, всё горчит: воздух, вода и хлеб,
а горше всего надежда, что мы всё те же –
мол, обернись – и снова оно твоё:
пара стрекоз в луче да в янтаре комарик –
миг остановлен, глядящийся в водоём
памяти не узнаёт себя в очередном кошмаре
думает: вот и всё; думает: не со мной;
думает: как же я снова на эти грабли?!
и воздух уже чуть слаще, даром что ледяной,
пустыми надеждами не отравлен.
и кажется: ветер вот, пусть же меня несёт,
раз уж ничто не держит, никто не держит,
солнце моё, спасибо тебе за всё,
даже ты не остаёшься прежним –
может быть, так и я? буду себе порхать,
крылышками бяк-бяк, невесомая, на цветочек?..
а большая земля лапой когтистой хвать
и отпускать не хочет
* * *
улетая в рай, не оглядывайся – зачем? –
говорят, и это не навсегда:
вечный танец пыли в густом луче,
и кому отсюда, кому сюда.
нам и так-то было не по пути,
а «прощай» привычнее, чем дышать,
и куда надёжнее, чем «прости» –
так лети, душа!
не оглядывайся –
зачем?
* * *
из ничего, из воздуха и света,
из ледяной безжизненной земли
мы просыпались в колыханье веток
и спать уже как будто не могли:
на цвет, на звук, на вкус переключаясь,
всё пробуя, мы уставали так,
что выпадали в сумрак и молчанье,
и дальше только тьма и немота,
а спать никак – и выплывали снова,
и вспыхивали, и звучали, но
земным всегда хотелось неземного,
его теперь и называли сном.
всё было, есть и будет с нами, словно
за жизнью жизнь ведём сплошной чертой,
и выход есть, но слабо прорисован,
найдём, проявим – и заснём в ничто.
* * *
приметы времени и места
и что там было неизвестно
и что там дальше не сказать
любовь не про мужчин и женщин
не про живых не про ушедших
а способ жить во все глаза
и жизнь твоя земля вот эта
и низким солнцем смерть согрета
и между ними свет как мёд
едва струится жуть лихая
и мака бабочка порхает
а всё никак не упорхнёт
* * *
облако прогорело, к ночи погасло, но
сквозь прожжённые дыры потусторонний свет
видится ясно, и долгая тьма слоном
тихо ступает, в летней густой листве
неразличима – пятна и пятна, но
кадр за кадром – вот же иная жизнь:
искрами звёзд прожжённое полотно,
кино, тени и миражи –
вдруг показали то, что назвать бы сном,
да реальность позвякивает сверчком,
постукивает веткой, попахивает весной,
а ты перед ней ничком.
* * *
…а иногда молча идёте с ним,
и между вами воздух неизъясним,
кажется: большего не бывает,
просто не может быть –
живой, живая, за пазухой у судьбы.
а то иногда жив, но ни сесть, ни лечь,
ни потянуться, словно друг другу – течь,
яма бездонная – ухнуть да и пропасть, –
тоже ж судьба, воля её и власть.
что от меня зависит? – стоит ли продолжать
жить, словно выжаты, выбиты воздух, тепло, душа –
или снова помалу воздуха добирать
и продолжать играть.
* * *
а жизнь – то месиво, то крошево
всего плохого и хорошего,
там подсласти, а тут присаливай –
в инструкции всё расписали бы,
но нет, чёрт побери, инструкции,
лишь опыты чужие куцые,
а счастье личное – приличное –
как состоянье пограничное,
когда ни есть, ни пить не хочется,
а только выть от одиночества
и жить, и жить, и пить шампанское
под свисты ветра хулиганские.
* * *
не так уж много в трудный час
простых да горьких
простых да горьких
и пусть останутся от нас
хвосты да корки
хвосты да корки
но мы стоим но мы горчим
не прокисаем
не прокисаем
и жизни нет иных причин
рецепт для женщин и мужчин
универсален
* * *
музыка смертна – на время как мы, как все,
но прорастает снова и снова в каждом
сорной травой в ливневой полосе,
райской яблоней, облачной птицей, морским барашком.
сколько в тебе музыки – на минуту? две?
до холодов, до осени старых мелодий хватит? –
соловьём заливаться в кроне, сверчком стрекотать в траве,
горло драть на заборе, командовать войском в шестой палате.
когда вдруг устанешь, эхо ещё звучит
в тех, кто тебя, перевирая, помнит,
а музыка умерла, но пробьются её ключи
в новорождённом – поить родовые корни.
* * *
какие там облака, господи, ах, какие!.. –
сфинксы, грифоны, гарпии, крылья подняв тугие,
лежат на холмах, ловят лениво ветер,
на глазах превращаясь в зайцев, лисиц, медведей.
и ты на холме стоишь, плавишься и сгораешь.
все-то ветра твои – предвосхищенье края.
сухо и на траве пыли тусклая позолота
на глазах превращается в искру и гром и воду.
* * *
я к тебе по старой памяти
не пеняй не обессудь
обучусь небесной грамоте
и уймётся этот зуд
и забуду как там правильно
как дано и не дано
всё что в сторону отставлено
и неправда и давно
только слышится мелодия
без которой никуда
ты моя другая родина
от которой ни следа
только бабочка мгновенная
да безжалостные сны
я к тебе молчать со стенами
от стены и до стены
я к тебе по старой памяти
по лучу лучом в луче
сон во сне как лодка в заводи
не раскачивай зачем
* * *
я верю в то что быть могла звезда
ну хоть на миг и даже иногда
я верю в то что всё могло бы быть
когда бы нам не плыть ещё и плыть
не выпускать ворону наугад
как будто у неё особый склад
и голубь бы потом не подтверждал
того на что надеялся как ждал
как будто вправду всё заведено
и тикает и жмёт стоит стеной
не позволяет стукнуть и войти
так и сиди беззвёздно взаперти
* * *
это было недавно и было давно
это каждому было с рожденья дано
постучал – распахнулась заветная дверь
и за нею весь мир
а теперь – что теперь?
что осталось в тебе от того божества
для которого вмиг распускалась листва
проливались дожди полыхали цветы
выходили слова за предел немоты
и трепещешь листом на вселенском ветру
и пеняешь – кому? – неужели умру
так не вспомнив за что и зачем и кому
выдыхать благодарное в жаркую тьму
* * *
волшебное чувство: ты говоришь «люблю»
в пространство – и воздух вдруг отвечает тем же.
ходишь потом, трезвая во хмелю
горькой своей надежды,
думаешь: надо же, пронесло,
надо же, как любима –
лодочка счастья, веры слепой весло,
всё остальное мимо,
всё остальное – словно и не со мной,
не сейчас и не здесь же.
а воздух сгущается, встаёт на глазах стеной,
но есть в стене трещина,
там проросла черешня –
косточка той, самой первой, той
ледяной, лаковой, диковатой –
так любовь прорастает вынужденной немотой,
расцветёт – и лодочка ухнет в низ живота куда-то.
* * *
я рано или поздно научусь
чему-нибудь полезному, что кормит
и поит, но не притупляет чувств –
иных материй усики и корни.
пока же – полдень, света озерцо
дрожит в ладонях с частотою пульса,
и клонится тяжёлое лицо
к нему сухим подсолнухом июльским
и оплетает дикий виноград
сухую вишню тенью и прохладой,
и гусеничке страшно умирать
рождённой ползать, воскресать крылатой.
* * *
почти касаясь крышами друг друга,
росли, косили окнами, ветшали,
переживали соловьёв и ругань,
обменивались нужными вещами,
жильцами, тараканами, сиренью,
теплом и ржавчиной в чугунных венах,
дышали летом в форточки вареньем,
зимой – картошкой жареной и хреном,
и выпадали как-то незаметно
из окруженья – были и не стало –
освобождая солнечное место
стеклу и стали.
* * *
любовь – не про мужчин и женщин,
не про кольцо разлук и встреч,
а про живых и сумасшедших,
и никого не уберечь –
когда, прекрасны и ужасны,
расплёскивая свет и жар,
легко взрываются и гаснут,
и этого не избежать –
отгородиться некем, нечем,
и смерть ясна, и жизнь тесна.
а свет – он длится, безупречен,
и снова образует нас.
* * *
стоять в упругих струях сквозняка,
как рыбина в течении придонном,
в чужом воображенье возникать
негаданно, нежданно, отрешённо,
все связи до азов упрощены
и времени теченье умолимо,
и между нами толща тишины,
а кажется – дыхание залива,
и нет в нём лишних шорохов земных,
а только гул прилива терпеливый.
песчаные редуты снесены,
и отступление – удел счастливых.
* * *
шипящей волною прилива
затоплен по горло уже,
и море, как тёплое пиво,
горчит и течёт из ушей
а времени – бездна:
за что-то
присмертным и полуживым
достаточно соли и йода
на всякие раны и швы
смотри, оклемался – и даже
нащупал рапана на дне,
и, кажется, можно и дальше,
и дольше
а можно и не.
* * *
облака притоплены до осени,
бронзовеют в сонной глубине,
и жуки воздушными полозьями
тьму квитанций выписали мне.
с плеском, с причитаниями жабьими,
облака, кто вспучен, кто примят,
в октябре взовьются дирижаблями,
флагами и трубами гремя.
полыхая коньяком и осенью,
до садов блаженных поплывут
и совсем уж зимними и поздними
возвратятся ближе к Рождеству.
* * *
на дорогу долгую нанизаны
путников тускнеющие бусины,
и порхают горлинками сизыми
между ними истины изустные.
кто их, пересчитывая, двигает?
что над каждой шепчет озабоченно?
рвётся нить – досада невеликая,
да ищи-свищи их по обочинам.
снова соберутся ли со временем
в чётки бусы игровые камешки
нет дороге жизни повторения
так с дырой сквозною и останешься.
* * *
женщина завязана узлом.
не сказать, что ей не повезло,
не сказать, что ей невыносимо,
просто что-то – ни добро, ни зло –
сквозь неё наружу проросло,
тянет, ноет, отнимает силы.
и пока его не разглядеть,
не представить, как оно – в беде,
в радости, в живом недоуменье,
кажется, что это навсегда:
и недоуменье, и беда
нервы плечи локти лоб колени
* * *
это всё не про нас, почему-то опять не о нас,
если даже весна, на глазах проседающий наст –
или с нами – но так, что не ясно опять ни черта,
и пучок на пятак всех чудес – мимо рук, мимо рта:
это лист золотой, паутина, бессонный комар,
и молочный орех, и плывущие в дымке дома,
лошадь в белом пальто – и в минуту сводящий с ума
человек – чебурек, масло по подбородку, дырявый карман –
потому что мы есть, но так редко сейчас или здесь,
что не видим чудес – а их поле, и речка, и лес,
и сквозь всё это светится что-то с изнанки, со дна –
не сейчас и не здесь, а всегда, и везде, и о нас.
* * *
берег меняется: на губах
белая пена, в каменных складках лба
чаячьи перья, прутики, скорлупа.
берег меняется, кажется неземным.
в табель его случаем внесены, мы –
пресные зубы солёной его десны.
берег меняется, и выхожу к нему,
словно однажды выдохну, обниму –
и по-прежнему будет солнечно одному.
* * *
погремушка яблока в руке
громкая весёлая тугая
и сама легка и налегке
даже воздух не превозмогаю
сам несёт и ластится тепло
выстилает листьями дорогу
вот и небо скатертью легло
к зимнему далёкому порогу
семечками яблоко гремит
рассыпается сорочьей сплетней
я любуюсь встречными людьми
словно в первый раз или последний
оттого легко идти сейчас
и крутить башкою близоруко
что тебе ни здравствуй ни прощай
потому что нет нас друг для друга