ВАЛЕРИЙ МАЗМАНЯН
Родился в 1953 году в семье военнослужащего.
Закончил пятигорский Государственный педагогический институт иностранных языков. Живёт в Москве. Работает в системе народного образования. Автор книги «Не спросишь серых журавлей».
О вечности лета гудели траве золотые шмели
С начала июня — неделя,
тюльпаны уже отцвели,
о вечности лета гудели
траве золотые шмели.
А пышную зелень квартала
губили не тучи, а зной,
смотрел, как сирень отцветала,
со мной одуванчик седой.
Я знал, что меня ты любила
и что не сойтись берегам,
цветущая ветка рябины
досталась февральским снегам.
Когда нас былое отпустит,
и память, и годы решат —
мы кто? — только коконы грусти,
а бабочкой станет душа.
Ветла грустила о былом
Ветла грустила о былом,
дремала тёмная вода,
метнулась чайка и крылом
разбила зеркало пруда.
Затеял рой стрекоз игру,
и ласточка грозу звала,
и ты шептала — не к добру,
к печали бьются зеркала.
И свет дневной во мгле пропал,
и росчерк птичьего крыла,
петляя, нас с тобой тропа
по судьбам разным развела.
Мы друг от друга далеки,
а там, где встретили весну,
сидят на зорьке рыбаки
и ловят звёзды на блесну.
Где цвёл шиповник зорькой алой
Весь разговор — сплошные штампы,
за каждой паузой — усталость,
на тусклый свет настольной лампы
ночные мотыльки слетались.
На травы и на сумрак сада
летел снежок с ветвей акаций,
и всё зависело от взгляда —
уйти совсем или остаться.
И ночь уже ждала рассвета,
где цвёл шиповник зорькой алой,
с прощальным поцелуем ветра
сирень у окон отцветала.
А я чуть было не прослушал
слова из соловьиной трели,
что мотыльками стали души
тех, кто в огне любви сгорели.
Время лиловых туманов сирени
Время лиловых туманов сирени,
смеха, улыбок и откровений,
синих ночей и метелей акаций,
время, в котором нельзя нам остаться.
Звёзды слетятся к окну мотыльками,
если захочешь, лови их руками,
солнечный день или пасмурный вечер —
радость такой же осталась при встрече.
Пух одуванчиков с бабочкой кружит,
яблони цвет льдинкой плавает в луже,
время — река без истока и устья,
дважды войдёшь — не расстанешься с грустью.
Следом за зноем — шумные грозы,
ангелы трав — голубые стрекозы…
время, которое ловим мы снами,
знает, что будет по осени с нами.
И кланялись, кланялись ветки
Попрятались серые тени
в туманы цветущей сирени,
и кланялись, кланялись ветки
безродному пришлому ветру.
Боялись во мраке остаться,
срывались цветочки акаций,
летели большим белым роем,
надеясь, что окна откроем.
Сначала стук тихий и робкий,
потом — барабанные дроби,
печалились мокрые ивы —
опять бесконечные ливни.
А ты на окне запотевшем
уже написала поспешно —
под строчки стекло не линуя —
ну вот, и дождались июня.
Где шмеля угостит подорожник
Не грусти, не вздыхай, что скитальцы —
сновидения, память, душа,
и в туманы цветущих акаций
беззаботная юность ушла.
Не жалей, что уже невозможно
к облакам — через поле — босой,
где шмеля угостит подорожник
из зелёной ладошки росой.
И о том, как любила ревниво,
не стыдясь своих слёз, говори,
искупавшись, накинула ива
розоватый платочек зари.
Одуванчик наденет корону…
а сегодня под песню ручья
для тебя худощавые клёны
принесли синеву на плечах.
Разбудят ветер две синицы
Разбудят ветер две синицы —
закружит майских вишен цвет,
не седины душа боится,
а памяти ушедших лет.
Пух тополей — метелью белой,
пройдём и это, не впервой,
и ляжет то, что отболело
на зорьке скошенной травой.
Дождь пошумел листвой и выпил
всю синеву одним глотком,
к чему стенания и всхлипы —
кто говорил, что жить легко.
Багряным пламенем тюльпаны
горят у окон поутру…
и живы мы, и не пропали,
и устояли на ветру.
Клён, поцелованный луной
Проснулся ветер и задул
заката тлеющий костёр,
и бросил в рябь воды звезду —
кувшинкой пусть в пруду растёт.
Где серебром звенят ручьи,
газон — закованный в бетон —
затеплит для тебя в ночи
свечой тюльпановый бутон.
Ты тишине ночной поверь,
что в этом таинство весны —
мы сами открываем дверь
всем, кто приходит в наши сны.
И перед тем, как поздно лечь,
забудь февраль и снег больной…
приснится нам — свидетель встреч —
клён, поцелованный луной.
Налепит ветер белых птиц
Ветла проводит битый лёд,
клин журавлиный встретим мы,
и белой бабочкой вспорхнёт
с весенних трав душа зимы.
Костистый тополь на плечах
поднимет солнышко в зенит,
и в такт мелодии ручья
ольха серёжкой зазвенит.
В дремоте чуткой тихий лес,
февраль — не время птичьих гнёзд,
но обещание чудес
таит молчание берёз.
И пусть сегодня нелегко
заполнить пустоту страниц…
для нас с тобой из облаков
налепит ветер белых птиц.
Озябшим клёнам снится солнце
Сгребает дворник снег и наледь
и слух царапает лопатой,
и мне никак разлуки память
не выбить из подушки мятой.
Откроют воробьи базары,
в цене сегодня крошки хлеба,
и ветки нитками связали —
и серость дней, и серость неба.
Озябшим клёнам снится солнце,
не верю — мы своё отпели…
И утром так легко всплакнётся
под песню мартовской капели.
Серебрился декабрьский снег
Повернулась печальным лицом —
не клянись, что запомнишь навек,
на плечах твоих белым песцом
серебрился декабрьский снег.
Говорили потом о пустом —
у судьбы безграничная власть,
над последним осенним листом
почерневшая ветка тряслась.
У метели — дожить до весны —
замерзающий кустик просил…
и тебя в беспокойные сны
увозило ночное такси.
Мотыльками вдруг стали снежинки
Не смогла замести наши грёзы
той весной тополиная замять,
и на тоненьких ветках берёзы
узелки завязали на память.
Затихает январская вьюга,
на снегу — голубые прожилки,
и в пространстве фонарного круга
мотыльками вдруг стали снежинки.
И словами родившейся песни
твою душу я в сумраке трону…
а на голову тополя месяц
возложил золотую корону.
Серый сумрак декабря
Клён чернее стал и суше —
в зиму не нажил добра,
на печали ловит душу
серый сумрак декабря.
Я молчу — на прядях иней,
жизнь не балует порой,
и луна уже не снимет
маску бедного Пьеро.
И вся суть банальных истин:
что дала судьба — бери,
медный голос палых листьев
помнят ветры-звонари.
Как ни хмурь сегодня брови,
зимы, вёсны — всё не зря…
на печали душу ловит
серый сумрак декабря.