More

    Юрий Кабанков. Всё — как в немом кино

    Юрий Кабанков. Всё — как в немом кино

    ЮРИЙ КАБАНКОВ
    Юрий Николаевич родился во Владивостоке (21.07.1954). Поэт, критик, публицист, филолог, богослов. Служил на Тихоокеанском флоте, работал парашютистом-пожарным, электромонтажником, преподавал литературу в школе, редактировал книги. Выпускник Литературного института им. Горького (Москва, 1983 г.). Член Союза писателей СССР (Союза писателей России) с 1988 г., а с 1998 г. – член Русского PEN-центра Всемирной Ассоциации писателей. Автор десятка книг и множества публикаций в центральной, региональной и зарубежной периодике. Лауреат некоторых российских и международных литературных премий, в том числе – Общероссийской премии им. А. Дельвига «За верность Слову и Отечеству» (Москва, «Литературная газета», 2013 г.) – за книгу «”…и ропщет мыслящий тростник“. Слово как фрагмент религиозного самосознания» – в 2-х тт. (Владивосток, издательство Дальневосточного федерального университета, 2012 г.); Международной Волошинской премии «За сохранение традиций русской поэзии» (Коктебель, 2015) – за книгу избранного «…с высоты Востока» (Владивосток, Дальиздат, 2014). Кандидат филологических наук. Ныне живёт в Крыму под Севастополем.

     

    Такое кино

    «…и луна не даст света своего,
    и силы небесные поколеблются»
    [от Матфея, 24. 29]

    «…и юноши ваши будут видеть видения,
    и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут»
    [Книга пророка Иоиля, 2. 28]

    Сияла ночь. Луной был полон сад…
    Возьми её за тонкие запястья
    и к Бунину сведи, — он затемнит
    её подмышек царственные своды,
    с ума сводящие музы́ку и язык
    под своды коммунального Эдема,
    где вспыхивают белые одежды,
    и зеркала, и ветхие скрижали,
    и, вспыхнувшая, плавится сетчатка,
    и взоры, словно яхонты, горят;
    и так сцепились души обнажённых,
    что кажется: плывут в реке времён,
    захлёбываясь влагой сокровенной,
    разбрасывая локти и колена, —
    и по воде расходятся круги;
    а в чистом пламени лампадного огня
    небесная стрекочет киноплёнка,
    вращается времён веретено,
    и ангел мщения с беспечностью ребёнка
    снимает это вечное кино.

    [От Крестопоклонной Недели Великого поста
    до Христова Сошествия во ад 2008]

     

    Cinèma зимой

    («9 декабря 1913 года»)

    «Самые тёмные дни в году
    Светлыми стать должны…»
    [Анна Ахматова]

    …Дымно-прозрачное, как слюда, млечное сinѐmа —
    так и застывшее в глыбе льда: улица, ночь, зима…
    Неосязаемой тьмы полёт — это когда, прости,
    время истаивает, как лёд, в сверхсветовой горсти.
    Там, где прошёлся незримый бес, чёрная тень легла;
    смерть перестала смотреть с небес, смотрит из-за угла
    сквозь ускользающий — как во льду — линзы слепящий зной;
    ах, как стрекочущую слюду плавит огонь сквозной!
    И, стекленея, текут пески, и цикады часов
    не запирают своей тоски на ледяной засов;
    и налетает ветер самум, и не видать ни зги
    ни ближнему, ни тебе самому…
    Господи, помоги!

    [22 (9) декабря 2013,
    Зачатие правоверной Анною Пресвятой Богородицы,
    Иконы Божией Матери «Нечаянная радость»,
    Зимнее солнцестояние, солнцеворот]

    cinema

     

    * * *

    Приходится, что поделаешь, говорить о тоске,
    о том, что жизнь без Тебя повисла на волоске —
    как в лампочке, которой давно уж пора в утиль:
    дунешь-­плюнешь — и нет её, прислюни фитиль.
    И меня ведь — «по ветряному свею, по тому ль песку»…
    Я ведь, Господи, как умею, люблю её, эту мою тоску.
    Мне без Тебя — никак, а со мною — ох, мудрено:
    как цветная жизнь Твоя в чёрно-­белом моём кино —
    неизрекаемом и потому стрекочущем невпопад,
    с этим рвущимся ритмом вскидываясь во сне,
    с этим небесным обмороком — как виноград,
    пресыщенный знойным полднем, —
    в сердечном моём письме.

    [12-14 августа 2016]

     

    Про воздушный балет, замедленную лошадку и случайную женщину в кинокадре

    (Рабочий сценарий нерабочего фильма)

    Изморозью покрыта взлётная танцплощадка,
    и, обгоняя время, буднично, без прикрас
    цокает по брусчатке медленная лошадка,
    ходит себе по кругу, не поднимая глаз;
    не размыкая сердца — пусть, мол, себе тоскует,
    что ему делать в небе, где облаков балет
    плавает на пуантах и высоты взыскует —
    лёгкий, как паутинка, гордый, как арбалет.
    Он без конца взлетает, — как на незримой нитке, —
    сей лебединый танец, виснущий в небесах…
    …и замедляет съёмку женщина у калитки;
    время съедает плёнку… «Еже писах — писах!»

    [8 июня (26 мая) 2019,
    Иконы Божией матери «Умиление»]

     

    «Спаси, Господи, люди твоя»

    Валентину Курбатову

    солнечный гравий шуршит под колёсами
    медленно рушатся горы белёсые
    время пытается течь вспять
    реки иссохли — не выплакать прошлого
    слишком живого и может быть пошлого
    память не в силах с колен встать
    переполняя сердечной молитвою,
    звёздную чашу с житейской ловитвою
    вольный Стрелец и невольный Сократ
    так и стояли бы как в карауле
    с праздною думкой о киндзмараули
    как на повторе — хмелея стократ
    в том настоящем которого нету
    на киноплёнке вращая планету
    сквозь целлулоид как птицы летят
    сны и песчинки небесной шрапнели
    у Страдивари — да и у Гварнери
    гнёзда уключин певуче скрипят
    в долгом плавучем житейском бараке
    Свет обретая в Божественном мраке
    струны как жилы басово гудят
    впившись в плечо молодого Харона
    плавится солнечная корона
    души спасённых во тьму не глядят

    [19 (6) сентября 2019,
    Воспоминание чуда Архистратига Михаила]

     

    Выход из космоса

    Слышится мне впросонках тающий перезвон:
    время катится в санках, как прицепной вагон.
    Воздух скользит по речке, по расписному льду,
    дым пускает колечки — как я Тебя найду?
    Сквозь полотно экрана, в гвалте и толчее,
    в небе — чучело врана, очи Гевары Че-
    ло… и волчий прикус холода сквозь пургу,
    крови солёный привкус, злые костры в снегу…
    — Жаль, что стрельцам бедовым не разгуляться всласть!
    — Что вам, бельцам и вдовам, эта мирская власть?
    Волость иль власяница, — весь покров снеговой
    спит или просто снится спящим вниз головой
    на голубой орбите, взявши под козырёк;
    к солнцу волной прибиты — стёклышко, пузырёк…
    Аще и не от Бога — кровь закипает, но
    горизонталь убога — всё, как в немом кино
    под парашютным шёлком… (или сие — перкаль?)
    Не приземлившись толком… Колокол… Вертикаль…

    [26 (13) октября 2019,
    Иверской иконы Божией Матери]

     

    Алеет восток

    «…А лисички взяли спички,
    к морю синему пошли,
    море синее зажгли»
    [Корней Чуковский, «Путаница»]

    «…и Тебе ведети с высоты Востока,
    Господи, слава Тебе!»
    [Рождественский тропарь, глас 4‑й]

    «Поворачивай оглобли!..» И — с фонариком бумажным —
    память, словно иероглиф, изнывающий от жажды:
    танец тысячи косичек в ослепительном заливе —
    будто вдруг без всяких спичек птицы море запалили,
    будто лисы Ляо-чжая воздух подожгли над степью
    дабы конницу чужую оковать незримой цепью,
    дабы юноша учёный, позабывши тушь и кисти
    и лисою увлечённый, истлевал, как эти листья
    в долго стелющемся дыме, в пляске с лисьими хвостами,
    обессиленный гордыней, с пересохшими устами
    в переливах тёмной ночи, в переборах лёгкой лютни
    свет колышется… Короче: эти лисы, эти плутни,
    эти призрачные чары лунного панмонголизма,
    схваченные обручами стойкого социализма,
    в упорядоченном ритме — абы ничего сверх меры! —
    как бамбуковая бритва, отсекающая веру,
    как тоскующая флейта над зерцалом вод текучих,
    в бесконечной киноленте Богу милости наскучив,
    к нам грядущему с востока, с высоты его бесплотной;
    с высоты его высокой ангел плачет беспилотный —
    оттого, что в мире тесном только сердце одолеет
    алый воздух Поднебесной. А восток — всегда алеет.

    [17 (4) ноября 2019
    блаженного Симона, Христа ради юродивого, Юрьевецкого]

     

    Баллада о головной боли

    «… а нынче — погляди в окно»
    [А. С. Пушкин]

    Под голубыми небесами,
    под этим куполом небесным —
    сплошная облачная вата,
    скорлупки ёлочных игрушек,
    яиц пасхальных и орехов,
    расколотых каким‑то знайкой,
    протиснувшимся с умным видом
    в киножурнал «Хочу всё знать!»
    И даже — золотых яичек,
    без всякого благословенья
    вошедших в соприкосновенье
    с вертлявым хвостиком мышиным —
    как некий деус из машины:
    как если б голову разъять
    громоподобному Зевесу,
    отяжелевшему Палладой…
    А боль такая головная —
    как бесконечная колонна
    набычившихся бензовозов,
    застрявших где‑то в Междуречье,
    ревущих и взрывоопасных,
    необычайных для шумеров.
    И, как вода в степном колодце,
    зрачки чернильны и бездонны
    под оборвавшейся бадьёю,
    раскрученной в своём паденье
    до тектонических глубин,
    до галактических разломов,
    до самого ядра земного
    в созвездии Кассиопеи —
    сквозь черепные эти швы.
    И если плоть сполна нетленна,
    как у Тарковского в кино, —
    Сам Бог глядит в твоё окно
    в бездонной пустоте вселенной.

    [25 (12) ноября 2019,
    иконы Божией Матери «Милостивая»]

     

    * * *

    Я, как воздух, с тобой со-чувствую,
    потому что чиста, как облако,
    и, в пульсации солнц участвуя,
    держишь сердце в руках, как яблоко,
    до земли тяжелея ветками
    в притяжении тектоническом
    с обожжёнными солнцем веками,
    с гулкой памятью вулканической,
    с пёстрым взором легчайших бабочек
    обрекая сферичным зрением
    мир, лежащий ничком в коробочке,
    на четвёртое измерение —
    потому что в иных просторах
    ни умом, ни сыпучей мерою
    не исследуешь свет, который
    души узрят одной лишь верою;
    и, не чуя собственной малости,
    Божьи птахи звенят в орешнике,
    по велицей Господней милости
    так молящиеся о грешнике,
    шестикрылые и весёлые,
    преисполненные слезами,
    белый свет собирая в целое,
    словно камушки из мозаик,
    и когда соберут по камешку
    сон небесный о мире жалестном, —
    может быть, и узрим, покаявшись,
    киноплёнку о Божьем замысле.

    [23 (10) февраля 2020,
    иконы Божией Матери «Огневидная»,
    Неделя о Страшном суде]

     

    …В этой маленькой корзинке

    «…что хотите, то берите,
    губки бантиком держите»
    [Из детской считалки]

    «…в Тебе источник жизни,
    во свете Твоем узрим свет!»
    [Псалом 35, 10]

    В пустой коробочке есть стены, потолок,
    и дверь скрипучая, и запах щей на кухне,
    и этот свет… Слепая спичка тухнет.
    Я жизнь свою до хруста истолок.
    И задувает изо всех щелей.
    И, в солнечном луче позолотившись,
    пылинки памяти летят, облокотившись
    на сонный воздух, как на мавзолей.
    И пустота подкармливает с рук
    каких‑то скарабеев и драконов,
    и не курятся пирамиды терриконов,
    и прошлое перебегает вдруг
    по каменным ступенькам… Там Эдем,
    и человека днём с огнём не сыщешь,
    а ты с утра в четыре пальца свищешь,
    и рай тебе не в рай, — тогда идём
    сквозь воздух памяти, стрекочущий в кино,
    невидимый, клубящийся, бесплотный, —
    ты узришь Свет в потоке беспилотном
    сквозь смерть свою… Вот то‑то и оно!

    [8 марта (24 февр.) 2020,
    Неделя 1‑я Великого поста.
    Торжество Православия]

    Коробка

     

    Почти звуковое кино

    «От сырой простыни говорящая —
    знать, нашёлся на рыб звукопас —
    надвигалась картина звучащая
    на меня, и на всех, и на вас…»
    [Осип Мандельштам]

    «Когда благородный человек берётся за лютню —
    это для того, чтобы упорядочить [мировой] ритм,
    а не предаваться душевному веселью»
    [«Цзо чжуань»]

    …уже наверх свистали, а память всё снуёт.
    Твоими бы устами — да пиршественный мёд!
    Да виршей сладкопевных инопланетный звук,
    застывший в водах пенных, окаменевший вдруг.
    А у Ван Гога море в предместье Сен-­Мари
    танцует на повторе и светится внутри,
    и тишина такая — что лопнуло стекло
    и, водам потакая, пространство истекло
    за край оконной рамы, и если посмотреть —
    на паперти у храма изнемогает смерть,
    а изнемочь не может, и, глядя в интернет,
    ты говоришь: о, Боже! — пространства больше нет!
    Чего там только нету! Крутящийся волчок,
    вращающий планету, ложится на бочок —
    послушать звон гитарный… Ложишься на краю —
    и ровный гул нетварный зияет, как в раю…

    [28 (15) августа 2020,
    Успение Пресвятой Владычицы нашей
    Богородицы и Приснодевы Марии]

     

    * * *

    «Открылась бездна, звезд полна,
    звездам числа нет, бездне — дна…»
    [Михайло Васильевич Ломоносов,
    «Вечернее размышление о Божием величестве
    при случае великого северного сияния»]

    когда волною гравитации
    тоска нахлынувши слизнула
    сигнальные огни на станции
    и сердце вдруг захолонуло
    постукивая молоточками
    на стыках старой киноленты
    где мама в ситцевом платочке
    бинтует сбитую коленку
    и кровью звёздочку рисует
    она ещё совсем подросток
    на белом полотне России
    на ослепительной берёсте
    она молиться не умеет
    воздушная тревога длится
    и так стремительно темнеет
    под Курском и Аустерлицем
    что сам Господь перекрестился
    от скорби сердце разрешая
    и Южный крест переместился
    в хрустальной чаше полушарий

    [4 декабря (21 ноября) 2020,
    Введение во храм Пресвятой Владычицы нашей
    Богородицы и Приснодевы Марии]

     

    Такая прохлада

    (Такое кино для Станислава Минакова
    и всех, примкнувших к нему в этом зное)

    Такая прохлада — хоть пей из ковша!
    Чуть отмотаешь плёнку —
    от зноя потрескивает душа,
    не замедляя съёмку.
    Это сейчас — сия благодать
    висит звездою над садом,
    а в полдень было рукой подать
    до всех сковородок ада:
    когда и камень кипит изнутри,
    и застывает лавой,
    когда целлулоидные пузыри
    молвят: иди и плавай!
    И никакого тебе кино —
    одни лишь глубины моря
    играют, как молодое вино,
    на солнечном мониторе.
    Так выпьем прохлады! Эта лоза
    безценна в своём сиротстве —
    поскольку умеет глядеть в глаза
    и воздыхать о братстве
    ночной листвы, одолевшей зной,
    рыб, мерцающих в небе,
    не отягчённых думкой одной:
    днесь — о насущном хлебе.
    Сия прохлада в райском саду
    для всякой твари — отрада;
    а я для сравненья слов не найду —
    такая она, прохлада…

    [3 августа (21 июля) 2021,
    пророка Иезекииля]

     

    «…Сокровище благих и жизни подателю…»

    Работникам двенадцатого часа
    последний грошик заплати за счастье
    увидеть прошлое как райское кино —
    покуда древоточец древо точит,
    а древо жизни помирать не хочет:
    вкушает козий сыр и пьёт вино.
    В житейских устремленьях бесполезных
    съедает время семь хлебов железных,
    спешат часы, споткнувшись на бегу;
    и никакая тварь не успевает,
    и тектонические плиты истлевают,
    и волны плещутся на райском берегу.
    А Мефистофель, как всегда, хохочет;
    а Фауст этот фильм смотреть не хочет,
    дабы не видеть прародителей нагих,
    от любопытствующих глаз не защищённых,
    от взоров ищущих и может быть учёных…
    И ангел плачет о сокровище благих…

    [26 (13) августа 2021,
    преподобного Максима Исповедника]

     


    * * *

    А дальше — как раз «Всё, как в кино» («Диалоги на завалинке online…» — короткометражными фрагментами «кино про кино». Почти как у Левитанского — «жизнь моя, кинематограф, чёрно-­белое кино!»)…

     

    * * *

    ОНА: […] «…И ангел мщения с беспечностью ребёнка снимает это вечное кино», — чьи‑то такие стихи, уж не помню, тут голова и у ангела съедет, ей-богу… А «шасси» тогда у нас (скорее, конечно, — у Вас!), получается, вообще множественного числа! (Хичкок и всякие там придумцы ужастиков надолго теперь в доме отдыха!) Выходит (!), что «он» («оно», «они», «оне») может выглядеть боле-мене приличным (если кому‑то, однако, и вздумается поглазеть-­подивиться!) лишь в каком‑то — судьбой и Хароном забытом (и Господом-­Богом зачем‑то хранимом) — Театре Теней (я не сказала: «Абсурда»!), да и то — ежели в профиль конкретно и — как бы размытым в стекле силуэтом, — сквозь изнутри оплывающий мутный экран, истекающий этим уже не вечерним, каким‑то полночным, речным и довольно прохладным фарфорово-­матовым светом — будто луна на восходе… И всё равно ведь — выходит (из плещущей тьмы) чёрт-те-что да ещё сбоку бантик (если серьёзно и долго — до рези в глазах — силуэты разглядывать в профиль — на фоне луны восходящей и мокнущей лунной дорожки)! «Туши этот свет!» — да и только!..

     

    * * *

    ОНА: […] Какой‑то чёрный юмор получается: «Девочка в поле гранату нашла…»

    ОН: И тут же — «как два белых полотенца, в небе аисты летят…»

    ОНА: А в негативе — стая ворон (или — если желаете — галок) во весь небесный экран, сгущаясь и наплывая на зрителя крупным планом, — вот Вам и чёрный квадрат — вживую и в полный рост (хотите — вразлёт, по зёрнышку склёвывая, как с блюдца, этот люминесцентный, довольно зернистый, живучий, […], фосфоресцирующий, тускло светящийся целлулоид), гулкую тьму выкликая из бездны… Только без звука ещё, без надсадного этого грая! Всё, как в любимом Вашем кино чёрно-­белом; как в отвердевшем, как Вы нас учили, вакууме Паскаля, сполна осязаемом — тёмном и плотном, — ровно гудящем в себе, как раковина морская, — и почему‑то, я помню, довольно волнообразном. Чёрт-те-что и выходит…

    ОН: …вспыхнувши всей чешуёю в лучах восходящего солнца? Красиво. Согласен. Как на открытке почтовой… Но почему же — сразу-чуть-что — граи вороньи?! Слишком суровая нить, согласись, для мелких жемчужин! (Ты ведь не помнишь: «Она прядёт суровую нить темноты…»). Да ещё ведь и это, наше с тобою, «Всё, как в кино»! — ракурсом снизу, прямо от санного полоза, с ходу, и — круто, по кругу, по гололёду, позёмкой, спиралью, — упругой, наилегчайшей, вдруг, неожиданно прыснувшей белкой, просыпавши снежную пудру с ветвей на ледяной подзеркальник, и — взвинчено — ввысь! — по обнажённым, сквозящим, скользящим, едва оснежённым деревьям, чуть розовеющим, — как снегири, напушившись, — с востока январского солнца… Надеюсь, не очень‑то смазал картинку московского утра (на мониторе Господнем)… Довольно, быть может, для въезда в столицу и первого дубля? (другого такого — «по жизни», — ей-богу, не будет…)
    Белка

     

    * * *

    ОНА: […] А всё‑таки что‑нибудь «входит», в конце‑то концов, в эту (прошу уж прощенья) сплошную дыру мирозданья? — из нашей родимой, конкретно раскатанной по небу, как по грунтовке, столь не существенной — днём (на холсте и на ощупь — глазами) и чересчур существительной («тютчевской») бездны — средь ночи кромешной…

    ОН: И очи там «сами слезятся — в неосязаемой тьме…» Вопрос в пустоту. Или, допустим, — не смейся! — к бессмертной душе вертолёта. Который усердно (лицо к небесам запрокинув, — который уж век! — или год?) — «как столовая ложка, по [звёздному] небу колотит…» Зачем же, однако, тогда, мол — спросить бы, — «при всём неуваженье к колесу ты держишь его лапкой на весу»?

    ОНА: Ага… И тень его проносится над лесом, почти не чуя собственного веса… Проходили. Знакомо. Вертолётная тема — всегда и навечно: «по небу полуночи ангел…» — бегущей куда‑то строкой…

    ОН: …а это (как оказалось!) — всего лишь разбитый тысячелетней бессонницей велосипедный, скрипучий, как треснувший ворот степного колодца, сполна винтокрылый (сплошной вентилятор в живой пустоте механизма!), — внезапно-­оживший-очнувшийся-кино-проэктор-­когда‑то-однажды-­навеки-утраченного-­Эдема, — так и зависнувший в солнечных снах Византии, — так и стрекочущий где‑то в бездонном полночном зените над нашими бедными — ах! — навсегда запрокинутыми головами…

     

    * * *

    ОНА: […] Ага… И-и — ввысь [подальше от –], со скоростью [не звука, а –] этого Вашего немого кинематографа, безмолвно стрекочущего прозрачным, почти что не существующим, «стеклянным» пропеллером на «белоснежной» (от этой Вашей — как у Бараташвили — я помню! — «небесной синьки»!), ещё не измятой временем простыне, растянутой «по рукам и ногам» на почерневшей от древности бревенчатой стене какой‑­нибудь Богом забытой новгородской избы-читальни; истончаясь до точки в глубине сего волшебного экрана и уже чуть (едва) брезжа за невидимой линией горизонта: «всё выше, и выше, и выше!» — за пределы всяческой телесной гравитации! «И в каждом пропеллере дышит…»

    ОН: …восторг звукового кино! «Я б запретил летать быстрее вертолёта!» Весьма, однако, жёсткая формула выживания человеческих особей в рамках временного существования нашего многострадального, но ещё покуда счастливого и радужного (в смысле наличия упругой атмосферы) воздушного шарика, который всегда и «запросто можно лопнуть» и — вместе с пустым глиняным (далеко не античным!) медовым горшочком — подарить на день варенья тому самому, от-руки-нарисованному-­Анютой, грустному Ослику, в охотку катавшему на своей мохнатой спине Господа нашего Иисуса Христа (шарик теперь [безвоздушный!] «и входит, и выходит», а глаза всё равно грустные — да ещё и на мокром месте!) В общем, «мораторий на прогресс» — так это называется. Ежели, конечно, и впрямь в умных головах, помимо опилок, имеется толковое желание сего белкового (и, признаться, довольно бестолкового) выживания («толк‑то есть, да не втолкан весь!»). У того же (ослеплённого, но прозревшего иным зрением) апостола Павла — ещё с тех самых, неиссякаемых, времён! — глянь-ка: «…но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти».

    ОНА: «И я, и я, и я того же мнени-я!»

     

    * * *

    ОН: […] А что до сравнений женской стати (и сути заодно!) с их проявлениями в «сёстрах наших меньших» — вспомни-ка, у индусов, почти боготворивших (и поныне!) медлительную, томную, «волоокую» корову: сравнение женщины с этим благородным животным — ва-аще тончайший, надо сказать, комплимент…
    ОНА: Да, я помню. И океан свой они в мифах пахтали, как «необъятное женское лоно», — и никакой, кстати, мистики: сплошной и сугубый реализм.
    ОН: Покуда буддийская майя не покрыла собою весь этот видимый мир: всё — лишь только сон, мираж, дымка, иллюзия, фата-моргана, фантасма греческая, лешачий морок, бабочка Чжуан-цзы; даже «не светлый дым, блестящий при луне, а эта тень, бегущая от дыма…»; и мы с тобой, кстати, тоже, и все эти диалоги на завалинке, и притяжение полов как платоновское «стремление к целостности», как сопряжение — вникни! — эроса и космоса… А всевозможные наши наивно-­вожделевательные заговоры-­заклинания — лишь дымчатое кино в аквариуме спящего мозга…

    [И так далее и далее — до зеркальной бесконечности: всё как в кино]

    Кинокамера

    Оставьте ответ

    Введите ваш комментарий!
    Введите ваше имя здесь

    одиннадцать − семь =

    Выбор читателей