ЮРИЙ КАБАНКОВ
Юрий Николаевич родился во Владивостоке (21.07.1954). Поэт, критик, публицист, филолог, богослов. Служил на Тихоокеанском флоте, работал парашютистом-пожарным, электромонтажником, преподавал литературу в школе, редактировал книги. Выпускник Литературного института им. Горького (Москва, 1983 г.). Член Союза писателей СССР (Союза писателей России) с 1988 г., а с 1998 г. – член Русского PEN-центра Всемирной Ассоциации писателей. Автор десятка книг и множества публикаций в центральной, региональной и зарубежной периодике. Лауреат некоторых российских и международных литературных премий, в том числе – Общероссийской премии им. А. Дельвига «За верность Слову и Отечеству» (Москва, «Литературная газета», 2013 г.) – за книгу «”…и ропщет мыслящий тростник“. Слово как фрагмент религиозного самосознания» – в 2-х тт. (Владивосток, издательство Дальневосточного федерального университета, 2012 г.); Международной Волошинской премии «За сохранение традиций русской поэзии» (Коктебель, 2015) – за книгу избранного «…с высоты Востока» (Владивосток, Дальиздат, 2014). Кандидат филологических наук. Ныне живёт в Крыму под Севастополем.
Такое кино
«…и луна не даст света своего,
и силы небесные поколеблются»
[от Матфея, 24. 29]
«…и юноши ваши будут видеть видения,
и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут»
[Книга пророка Иоиля, 2. 28]
Сияла ночь. Луной был полон сад…
Возьми её за тонкие запястья
и к Бунину сведи, — он затемнит
её подмышек царственные своды,
с ума сводящие музы́ку и язык
под своды коммунального Эдема,
где вспыхивают белые одежды,
и зеркала, и ветхие скрижали,
и, вспыхнувшая, плавится сетчатка,
и взоры, словно яхонты, горят;
и так сцепились души обнажённых,
что кажется: плывут в реке времён,
захлёбываясь влагой сокровенной,
разбрасывая локти и колена, —
и по воде расходятся круги;
а в чистом пламени лампадного огня
небесная стрекочет киноплёнка,
вращается времён веретено,
и ангел мщения с беспечностью ребёнка
снимает это вечное кино.
[От Крестопоклонной Недели Великого поста
до Христова Сошествия во ад 2008]
Cinèma зимой
(«9 декабря 1913 года»)
«Самые тёмные дни в году
Светлыми стать должны…»
[Анна Ахматова]
…Дымно-прозрачное, как слюда, млечное сinѐmа —
так и застывшее в глыбе льда: улица, ночь, зима…
Неосязаемой тьмы полёт — это когда, прости,
время истаивает, как лёд, в сверхсветовой горсти.
Там, где прошёлся незримый бес, чёрная тень легла;
смерть перестала смотреть с небес, смотрит из-за угла
сквозь ускользающий — как во льду — линзы слепящий зной;
ах, как стрекочущую слюду плавит огонь сквозной!
И, стекленея, текут пески, и цикады часов
не запирают своей тоски на ледяной засов;
и налетает ветер самум, и не видать ни зги
ни ближнему, ни тебе самому…
Господи, помоги!
[22 (9) декабря 2013,
Зачатие правоверной Анною Пресвятой Богородицы,
Иконы Божией Матери «Нечаянная радость»,
Зимнее солнцестояние, солнцеворот]
* * *
Приходится, что поделаешь, говорить о тоске,
о том, что жизнь без Тебя повисла на волоске —
как в лампочке, которой давно уж пора в утиль:
дунешь-плюнешь — и нет её, прислюни фитиль.
И меня ведь — «по ветряному свею, по тому ль песку»…
Я ведь, Господи, как умею, люблю её, эту мою тоску.
Мне без Тебя — никак, а со мною — ох, мудрено:
как цветная жизнь Твоя в чёрно-белом моём кино —
неизрекаемом и потому стрекочущем невпопад,
с этим рвущимся ритмом вскидываясь во сне,
с этим небесным обмороком — как виноград,
пресыщенный знойным полднем, —
в сердечном моём письме.
[12-14 августа 2016]
Про воздушный балет, замедленную лошадку и случайную женщину в кинокадре
(Рабочий сценарий нерабочего фильма)
Изморозью покрыта взлётная танцплощадка,
и, обгоняя время, буднично, без прикрас
цокает по брусчатке медленная лошадка,
ходит себе по кругу, не поднимая глаз;
не размыкая сердца — пусть, мол, себе тоскует,
что ему делать в небе, где облаков балет
плавает на пуантах и высоты взыскует —
лёгкий, как паутинка, гордый, как арбалет.
Он без конца взлетает, — как на незримой нитке, —
сей лебединый танец, виснущий в небесах…
…и замедляет съёмку женщина у калитки;
время съедает плёнку… «Еже писах — писах!»
[8 июня (26 мая) 2019,
Иконы Божией матери «Умиление»]
«Спаси, Господи, люди твоя»
Валентину Курбатову
солнечный гравий шуршит под колёсами
медленно рушатся горы белёсые
время пытается течь вспять
реки иссохли — не выплакать прошлого
слишком живого и может быть пошлого
память не в силах с колен встать
переполняя сердечной молитвою,
звёздную чашу с житейской ловитвою
вольный Стрелец и невольный Сократ
так и стояли бы как в карауле
с праздною думкой о киндзмараули
как на повторе — хмелея стократ
в том настоящем которого нету
на киноплёнке вращая планету
сквозь целлулоид как птицы летят
сны и песчинки небесной шрапнели
у Страдивари — да и у Гварнери
гнёзда уключин певуче скрипят
в долгом плавучем житейском бараке
Свет обретая в Божественном мраке
струны как жилы басово гудят
впившись в плечо молодого Харона
плавится солнечная корона
души спасённых во тьму не глядят
[19 (6) сентября 2019,
Воспоминание чуда Архистратига Михаила]
Выход из космоса
Слышится мне впросонках тающий перезвон:
время катится в санках, как прицепной вагон.
Воздух скользит по речке, по расписному льду,
дым пускает колечки — как я Тебя найду?
Сквозь полотно экрана, в гвалте и толчее,
в небе — чучело врана, очи Гевары Че-
ло… и волчий прикус холода сквозь пургу,
крови солёный привкус, злые костры в снегу…
— Жаль, что стрельцам бедовым не разгуляться всласть!
— Что вам, бельцам и вдовам, эта мирская власть?
Волость иль власяница, — весь покров снеговой
спит или просто снится спящим вниз головой
на голубой орбите, взявши под козырёк;
к солнцу волной прибиты — стёклышко, пузырёк…
Аще и не от Бога — кровь закипает, но
горизонталь убога — всё, как в немом кино
под парашютным шёлком… (или сие — перкаль?)
Не приземлившись толком… Колокол… Вертикаль…
[26 (13) октября 2019,
Иверской иконы Божией Матери]
Алеет восток
«…А лисички взяли спички,
к морю синему пошли,
море синее зажгли»
[Корней Чуковский, «Путаница»]
«…и Тебе ведети с высоты Востока,
Господи, слава Тебе!»
[Рождественский тропарь, глас 4‑й]
«Поворачивай оглобли!..» И — с фонариком бумажным —
память, словно иероглиф, изнывающий от жажды:
танец тысячи косичек в ослепительном заливе —
будто вдруг без всяких спичек птицы море запалили,
будто лисы Ляо-чжая воздух подожгли над степью
дабы конницу чужую оковать незримой цепью,
дабы юноша учёный, позабывши тушь и кисти
и лисою увлечённый, истлевал, как эти листья
в долго стелющемся дыме, в пляске с лисьими хвостами,
обессиленный гордыней, с пересохшими устами
в переливах тёмной ночи, в переборах лёгкой лютни
свет колышется… Короче: эти лисы, эти плутни,
эти призрачные чары лунного панмонголизма,
схваченные обручами стойкого социализма,
в упорядоченном ритме — абы ничего сверх меры! —
как бамбуковая бритва, отсекающая веру,
как тоскующая флейта над зерцалом вод текучих,
в бесконечной киноленте Богу милости наскучив,
к нам грядущему с востока, с высоты его бесплотной;
с высоты его высокой ангел плачет беспилотный —
оттого, что в мире тесном только сердце одолеет
алый воздух Поднебесной. А восток — всегда алеет.
[17 (4) ноября 2019
блаженного Симона, Христа ради юродивого, Юрьевецкого]
Баллада о головной боли
«… а нынче — погляди в окно»
[А. С. Пушкин]
Под голубыми небесами,
под этим куполом небесным —
сплошная облачная вата,
скорлупки ёлочных игрушек,
яиц пасхальных и орехов,
расколотых каким‑то знайкой,
протиснувшимся с умным видом
в киножурнал «Хочу всё знать!»
И даже — золотых яичек,
без всякого благословенья
вошедших в соприкосновенье
с вертлявым хвостиком мышиным —
как некий деус из машины:
как если б голову разъять
громоподобному Зевесу,
отяжелевшему Палладой…
А боль такая головная —
как бесконечная колонна
набычившихся бензовозов,
застрявших где‑то в Междуречье,
ревущих и взрывоопасных,
необычайных для шумеров.
И, как вода в степном колодце,
зрачки чернильны и бездонны
под оборвавшейся бадьёю,
раскрученной в своём паденье
до тектонических глубин,
до галактических разломов,
до самого ядра земного
в созвездии Кассиопеи —
сквозь черепные эти швы.
И если плоть сполна нетленна,
как у Тарковского в кино, —
Сам Бог глядит в твоё окно
в бездонной пустоте вселенной.
[25 (12) ноября 2019,
иконы Божией Матери «Милостивая»]
* * *
Я, как воздух, с тобой со-чувствую,
потому что чиста, как облако,
и, в пульсации солнц участвуя,
держишь сердце в руках, как яблоко,
до земли тяжелея ветками
в притяжении тектоническом
с обожжёнными солнцем веками,
с гулкой памятью вулканической,
с пёстрым взором легчайших бабочек
обрекая сферичным зрением
мир, лежащий ничком в коробочке,
на четвёртое измерение —
потому что в иных просторах
ни умом, ни сыпучей мерою
не исследуешь свет, который
души узрят одной лишь верою;
и, не чуя собственной малости,
Божьи птахи звенят в орешнике,
по велицей Господней милости
так молящиеся о грешнике,
шестикрылые и весёлые,
преисполненные слезами,
белый свет собирая в целое,
словно камушки из мозаик,
и когда соберут по камешку
сон небесный о мире жалестном, —
может быть, и узрим, покаявшись,
киноплёнку о Божьем замысле.
[23 (10) февраля 2020,
иконы Божией Матери «Огневидная»,
Неделя о Страшном суде]
…В этой маленькой корзинке
«…что хотите, то берите,
губки бантиком держите»
[Из детской считалки]
«…в Тебе источник жизни,
во свете Твоем узрим свет!»
[Псалом 35, 10]
В пустой коробочке есть стены, потолок,
и дверь скрипучая, и запах щей на кухне,
и этот свет… Слепая спичка тухнет.
Я жизнь свою до хруста истолок.
И задувает изо всех щелей.
И, в солнечном луче позолотившись,
пылинки памяти летят, облокотившись
на сонный воздух, как на мавзолей.
И пустота подкармливает с рук
каких‑то скарабеев и драконов,
и не курятся пирамиды терриконов,
и прошлое перебегает вдруг
по каменным ступенькам… Там Эдем,
и человека днём с огнём не сыщешь,
а ты с утра в четыре пальца свищешь,
и рай тебе не в рай, — тогда идём
сквозь воздух памяти, стрекочущий в кино,
невидимый, клубящийся, бесплотный, —
ты узришь Свет в потоке беспилотном
сквозь смерть свою… Вот то‑то и оно!
[8 марта (24 февр.) 2020,
Неделя 1‑я Великого поста.
Торжество Православия]
Почти звуковое кино
«От сырой простыни говорящая —
знать, нашёлся на рыб звукопас —
надвигалась картина звучащая
на меня, и на всех, и на вас…»
[Осип Мандельштам]
«Когда благородный человек берётся за лютню —
это для того, чтобы упорядочить [мировой] ритм,
а не предаваться душевному веселью»
[«Цзо чжуань»]
…уже наверх свистали, а память всё снуёт.
Твоими бы устами — да пиршественный мёд!
Да виршей сладкопевных инопланетный звук,
застывший в водах пенных, окаменевший вдруг.
А у Ван Гога море в предместье Сен-Мари
танцует на повторе и светится внутри,
и тишина такая — что лопнуло стекло
и, водам потакая, пространство истекло
за край оконной рамы, и если посмотреть —
на паперти у храма изнемогает смерть,
а изнемочь не может, и, глядя в интернет,
ты говоришь: о, Боже! — пространства больше нет!
Чего там только нету! Крутящийся волчок,
вращающий планету, ложится на бочок —
послушать звон гитарный… Ложишься на краю —
и ровный гул нетварный зияет, как в раю…
[28 (15) августа 2020,
Успение Пресвятой Владычицы нашей
Богородицы и Приснодевы Марии]
* * *
«Открылась бездна, звезд полна,
звездам числа нет, бездне — дна…»
[Михайло Васильевич Ломоносов,
«Вечернее размышление о Божием величестве
при случае великого северного сияния»]
когда волною гравитации
тоска нахлынувши слизнула
сигнальные огни на станции
и сердце вдруг захолонуло
постукивая молоточками
на стыках старой киноленты
где мама в ситцевом платочке
бинтует сбитую коленку
и кровью звёздочку рисует
она ещё совсем подросток
на белом полотне России
на ослепительной берёсте
она молиться не умеет
воздушная тревога длится
и так стремительно темнеет
под Курском и Аустерлицем
что сам Господь перекрестился
от скорби сердце разрешая
и Южный крест переместился
в хрустальной чаше полушарий
[4 декабря (21 ноября) 2020,
Введение во храм Пресвятой Владычицы нашей
Богородицы и Приснодевы Марии]
Такая прохлада
(Такое кино для Станислава Минакова
и всех, примкнувших к нему в этом зное)
Такая прохлада — хоть пей из ковша!
Чуть отмотаешь плёнку —
от зноя потрескивает душа,
не замедляя съёмку.
Это сейчас — сия благодать
висит звездою над садом,
а в полдень было рукой подать
до всех сковородок ада:
когда и камень кипит изнутри,
и застывает лавой,
когда целлулоидные пузыри
молвят: иди и плавай!
И никакого тебе кино —
одни лишь глубины моря
играют, как молодое вино,
на солнечном мониторе.
Так выпьем прохлады! Эта лоза
безценна в своём сиротстве —
поскольку умеет глядеть в глаза
и воздыхать о братстве
ночной листвы, одолевшей зной,
рыб, мерцающих в небе,
не отягчённых думкой одной:
днесь — о насущном хлебе.
Сия прохлада в райском саду
для всякой твари — отрада;
а я для сравненья слов не найду —
такая она, прохлада…
[3 августа (21 июля) 2021,
пророка Иезекииля]
«…Сокровище благих и жизни подателю…»
Работникам двенадцатого часа
последний грошик заплати за счастье
увидеть прошлое как райское кино —
покуда древоточец древо точит,
а древо жизни помирать не хочет:
вкушает козий сыр и пьёт вино.
В житейских устремленьях бесполезных
съедает время семь хлебов железных,
спешат часы, споткнувшись на бегу;
и никакая тварь не успевает,
и тектонические плиты истлевают,
и волны плещутся на райском берегу.
А Мефистофель, как всегда, хохочет;
а Фауст этот фильм смотреть не хочет,
дабы не видеть прародителей нагих,
от любопытствующих глаз не защищённых,
от взоров ищущих и может быть учёных…
И ангел плачет о сокровище благих…
[26 (13) августа 2021,
преподобного Максима Исповедника]
* * *
А дальше — как раз «Всё, как в кино» («Диалоги на завалинке online…» — короткометражными фрагментами «кино про кино». Почти как у Левитанского — «жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино!»)…
* * *
ОНА: […] «…И ангел мщения с беспечностью ребёнка снимает это вечное кино», — чьи‑то такие стихи, уж не помню, тут голова и у ангела съедет, ей-богу… А «шасси» тогда у нас (скорее, конечно, — у Вас!), получается, вообще множественного числа! (Хичкок и всякие там придумцы ужастиков надолго теперь в доме отдыха!) Выходит (!), что «он» («оно», «они», «оне») может выглядеть боле-мене приличным (если кому‑то, однако, и вздумается поглазеть-подивиться!) лишь в каком‑то — судьбой и Хароном забытом (и Господом-Богом зачем‑то хранимом) — Театре Теней (я не сказала: «Абсурда»!), да и то — ежели в профиль конкретно и — как бы размытым в стекле силуэтом, — сквозь изнутри оплывающий мутный экран, истекающий этим уже не вечерним, каким‑то полночным, речным и довольно прохладным фарфорово-матовым светом — будто луна на восходе… И всё равно ведь — выходит (из плещущей тьмы) чёрт-те-что да ещё сбоку бантик (если серьёзно и долго — до рези в глазах — силуэты разглядывать в профиль — на фоне луны восходящей и мокнущей лунной дорожки)! «Туши этот свет!» — да и только!..
* * *
ОНА: […] Какой‑то чёрный юмор получается: «Девочка в поле гранату нашла…»
ОН: И тут же — «как два белых полотенца, в небе аисты летят…»
ОНА: А в негативе — стая ворон (или — если желаете — галок) во весь небесный экран, сгущаясь и наплывая на зрителя крупным планом, — вот Вам и чёрный квадрат — вживую и в полный рост (хотите — вразлёт, по зёрнышку склёвывая, как с блюдца, этот люминесцентный, довольно зернистый, живучий, […], фосфоресцирующий, тускло светящийся целлулоид), гулкую тьму выкликая из бездны… Только без звука ещё, без надсадного этого грая! Всё, как в любимом Вашем кино чёрно-белом; как в отвердевшем, как Вы нас учили, вакууме Паскаля, сполна осязаемом — тёмном и плотном, — ровно гудящем в себе, как раковина морская, — и почему‑то, я помню, довольно волнообразном. Чёрт-те-что и выходит…
ОН: …вспыхнувши всей чешуёю в лучах восходящего солнца? Красиво. Согласен. Как на открытке почтовой… Но почему же — сразу-чуть-что — граи вороньи?! Слишком суровая нить, согласись, для мелких жемчужин! (Ты ведь не помнишь: «Она прядёт суровую нить темноты…»). Да ещё ведь и это, наше с тобою, «Всё, как в кино»! — ракурсом снизу, прямо от санного полоза, с ходу, и — круто, по кругу, по гололёду, позёмкой, спиралью, — упругой, наилегчайшей, вдруг, неожиданно прыснувшей белкой, просыпавши снежную пудру с ветвей на ледяной подзеркальник, и — взвинчено — ввысь! — по обнажённым, сквозящим, скользящим, едва оснежённым деревьям, чуть розовеющим, — как снегири, напушившись, — с востока январского солнца… Надеюсь, не очень‑то смазал картинку московского утра (на мониторе Господнем)… Довольно, быть может, для въезда в столицу и первого дубля? (другого такого — «по жизни», — ей-богу, не будет…)
* * *
ОНА: […] А всё‑таки что‑нибудь «входит», в конце‑то концов, в эту (прошу уж прощенья) сплошную дыру мирозданья? — из нашей родимой, конкретно раскатанной по небу, как по грунтовке, столь не существенной — днём (на холсте и на ощупь — глазами) и чересчур существительной («тютчевской») бездны — средь ночи кромешной…
ОН: И очи там «сами слезятся — в неосязаемой тьме…» Вопрос в пустоту. Или, допустим, — не смейся! — к бессмертной душе вертолёта. Который усердно (лицо к небесам запрокинув, — который уж век! — или год?) — «как столовая ложка, по [звёздному] небу колотит…» Зачем же, однако, тогда, мол — спросить бы, — «при всём неуваженье к колесу ты держишь его лапкой на весу»?
ОНА: Ага… И тень его проносится над лесом, почти не чуя собственного веса… Проходили. Знакомо. Вертолётная тема — всегда и навечно: «по небу полуночи ангел…» — бегущей куда‑то строкой…
ОН: …а это (как оказалось!) — всего лишь разбитый тысячелетней бессонницей велосипедный, скрипучий, как треснувший ворот степного колодца, сполна винтокрылый (сплошной вентилятор в живой пустоте механизма!), — внезапно-оживший-очнувшийся-кино-проэктор-когда‑то-однажды-навеки-утраченного-Эдема, — так и зависнувший в солнечных снах Византии, — так и стрекочущий где‑то в бездонном полночном зените над нашими бедными — ах! — навсегда запрокинутыми головами…
* * *
ОНА: […] Ага… И-и — ввысь [подальше от –], со скоростью [не звука, а –] этого Вашего немого кинематографа, безмолвно стрекочущего прозрачным, почти что не существующим, «стеклянным» пропеллером на «белоснежной» (от этой Вашей — как у Бараташвили — я помню! — «небесной синьки»!), ещё не измятой временем простыне, растянутой «по рукам и ногам» на почерневшей от древности бревенчатой стене какой‑нибудь Богом забытой новгородской избы-читальни; истончаясь до точки в глубине сего волшебного экрана и уже чуть (едва) брезжа за невидимой линией горизонта: «всё выше, и выше, и выше!» — за пределы всяческой телесной гравитации! «И в каждом пропеллере дышит…»
ОН: …восторг звукового кино! «Я б запретил летать быстрее вертолёта!» Весьма, однако, жёсткая формула выживания человеческих особей в рамках временного существования нашего многострадального, но ещё покуда счастливого и радужного (в смысле наличия упругой атмосферы) воздушного шарика, который всегда и «запросто можно лопнуть» и — вместе с пустым глиняным (далеко не античным!) медовым горшочком — подарить на день варенья тому самому, от-руки-нарисованному-Анютой, грустному Ослику, в охотку катавшему на своей мохнатой спине Господа нашего Иисуса Христа (шарик теперь [безвоздушный!] «и входит, и выходит», а глаза всё равно грустные — да ещё и на мокром месте!) В общем, «мораторий на прогресс» — так это называется. Ежели, конечно, и впрямь в умных головах, помимо опилок, имеется толковое желание сего белкового (и, признаться, довольно бестолкового) выживания («толк‑то есть, да не втолкан весь!»). У того же (ослеплённого, но прозревшего иным зрением) апостола Павла — ещё с тех самых, неиссякаемых, времён! — глянь-ка: «…но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти».
ОНА: «И я, и я, и я того же мнени-я!»
* * *
ОН: […] А что до сравнений женской стати (и сути заодно!) с их проявлениями в «сёстрах наших меньших» — вспомни-ка, у индусов, почти боготворивших (и поныне!) медлительную, томную, «волоокую» корову: сравнение женщины с этим благородным животным — ва-аще тончайший, надо сказать, комплимент…
ОНА: Да, я помню. И океан свой они в мифах пахтали, как «необъятное женское лоно», — и никакой, кстати, мистики: сплошной и сугубый реализм.
ОН: Покуда буддийская майя не покрыла собою весь этот видимый мир: всё — лишь только сон, мираж, дымка, иллюзия, фата-моргана, фантасма греческая, лешачий морок, бабочка Чжуан-цзы; даже «не светлый дым, блестящий при луне, а эта тень, бегущая от дыма…»; и мы с тобой, кстати, тоже, и все эти диалоги на завалинке, и притяжение полов как платоновское «стремление к целостности», как сопряжение — вникни! — эроса и космоса… А всевозможные наши наивно-вожделевательные заговоры-заклинания — лишь дымчатое кино в аквариуме спящего мозга…
[И так далее и далее — до зеркальной бесконечности: всё как в кино]
