ИЯ ПЕРМЯКОВА
(1931–2018)
Ия Анатольевна окончила Владивостокский педагогический институт. Педагог, журналист, известный приморский публицист и литературный критик. Автор поэтического сборника «Вместе со всеми» и очерковой книги «А дорога была трудной… (дело профессора Ступаченко)». Без малого десять лет была шеф-редактором некоммерческой издательской программы «Народная книга». Публиковалась в местных и центральных газетах, поэтических сборниках, в журналах «Дальний Восток», «Балет», «Театр». Печаталась в «Сихотэ-Алине», многие годы была его составителем и редактором.
ВЛАДИМИР ТЫЦКИХ
Родился на Рудном Алтае, окончил Усть-Каменогорское медицинское училище и Киевское высшее военно-морское политическое училище. Служил на кораблях и подводных лодках на Балтике и Тихом океане. Автор более 30 книг прозы, поэзии, публицистики, литературной критики. Член Союза писателей СССР (России) с 1988 г. Член Русского географического общества. Заслуженный работник культуры РФ. Живет во Владивостоке.
ЭЛЬВИРА КОЧЕТКОВА
Родилась во Владивостоке на острове Русский. Окончила физический факультет Дальневосточного государственного университета, аспирантуру Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова. Заведующая кафедрой физики Морского государственного университета имени Г.И. Невельского, кандидат физико-математических наук, доцент.
Публиковалась во многих литературных сборниках, в газетах и журналах Москвы, Санкт-Петербурга, Хабаровска, Владивостока.
Член Союза российских писателей. Член Русского географического общества.
Время покажет…
Файл с этим не опубликованным текстом был похоронен в электронном архиве Литературно-музыкально-художественной студии «Паруса» Общества изучения Амурского края. Интервью с Владимиром Тыцких записала журналист, поэт, публицист Ия Анатольевна Пермякова по заказу одной владивостокской газеты. Несколько лет литературные полосы для неё готовила Студия «Паруса». Взгляды студийцев не всегда совпадали с позицией редакции. Бывало, наши материалы вызывали полемику с газетой и не без усилий пробивали дорогу к печати. А этому интервью в публикации было, вообще, отказано. По мотивам идейно-политическим. Редактор предпочитал из номера в номер перепечатывать материалы либерального московского издания, в конце концов оказавшегося третьим — после «Эха Москвы» и телеканала «Дождь» — в списке русофобских российских масс-медиа.
Беседа Ии Пермяковой с Владимиром Тыцких состоялась почти 20 лет назад. Что-то уже изменилось в жизни. Исчезли какие-то издания, так или иначе переменились люди, о которых шла речь. Многих уже нет в живых. Нет и самой Ии Анатольевны Пермяковой. А кто-то из здравствующих оказался далече. И в прямом, и в переносном смысле. По другую сторону баррикады, в «пятой колонне». Очень неожиданно для нас, считавших их друзьями и единомышленниками. Однако ни слова в предлагаемом материале менять мы не стали. Может быть, он покажется кому-то интересным не только как собрание наших ошибок и заблуждений, но и как свидетельство времени, когда начинались многие процессы, переживаемые нами сегодня.
Эльвира Кочеткова, руководитель студии «Паруса».
Зигзаги «литпроцесса»
— Владимир Михайлович, недавно вы побывали в Москве, встретились с представителями газеты «Литературная Россия», и не только; побывали наверняка в Союзе писателей. Ваше впечатление от Москвы, от уровня литературного процесса? (Кстати, как вы относитесь к самому понятию «литературный процесс»?) Приостановилось ли разъединение литераторов или продолжается, углубляется, множится? Каковы, по-вашему, причины этого?
— Москва равнодушна или даже враждебна России. Навязчиво рекламная, торгашески прилавочная капиталистическая Москва озабочена прибылями, наживой всякого рода. Она никого и ничего не жалеет.
Замечательный писатель, любимый в том числе и дальневосточниками Николай Черкашин ныне — безработный. Через биржу труда осваивает… автоподъёмник. Становится, таким образом, грузчиком, пусть и технически вооружённым. Выпускник философского факультета главного университета страны, автор нескольких десятков книг, моряк-подводник, капитан первого ранга… В этом году у него юбилей — шестьдесят лет. Ничего, выходит, не заслужил за всю жизнь, отданную творчеству и, не будет преувеличением сказать, — Отечеству.
Земли многих бывших подмосковных колхозов-совхозов отобраны у тех, кому должны принадлежать, ничего уже не рожают, никого не кормят. Люди не просто брошены — обездолены, опущены, а поля, удобья крестьянские застроены вычурными замками, огорожены какими‑то кошмарными заборищами. Как будто в России другой земли нет… Да и где хозяева этих поместий честно заработали такие деньжищи?.. Понимаете, там ландшафт поменялся, география иной стала!
Москва промышленная, если не считать строительной индустрии, по преимуществу стоит. Процветает базарная, купи-продайная, полу- и полностью криминальная… Кстати, строительство‑то всеми этими прелестями поражено насквозь…
Ваш вопрос, понятно, касается литературы, а говорить приходится о вещах, далёких от неё. Но литература не на облаке живёт, писатели существуют в конкретных экономических условиях, в определённом социуме, и житейски, и творчески от всего этого зависят.
С другой стороны, Москва, конечно, очень разная. Нет оснований обижать всех москвичей, ведь «порядок» наводят немногочисленные вожди-хозяева, а большинство‑то вынуждено жить по этому, не ими заведённому порядку, и страдает от него так же, как основная масса народонаселения России. В означенном смысле столица от провинции, от глубинки мало чем отличается. Ей тоже свойственны роскошь и нищета, неприличное социальное расслоение, при котором роскошь отдельных существует за счёт бедности, а то и нищеты многих. Есть ещё, так сказать, средний класс, который живёт трудно, порой — очень трудно и выглядит при этом почти неплохо: не перестаёшь удивляться, как он умудряется это делать.
Вот в таких условиях, едва ли их можно назвать благоприятными, и обретается нечто, определяемое понятием «литературный процесс». Как я к нему отношусь? Есть люди, писатели в том числе, полагающие, что это штука надуманная и никакого литпроцесса не существует. Но не исчезли с нашей земли писатели, как‑то издаются их произведения, кто‑то их читает, кто‑то даже иногда рецензирует… Никуда не делись литературные объединения, многообразные писательские и читательские клубы, пусть они везде по-своему именуются. Своей жизнью живёт Союз писателей, теперь их, писательских‑то союзов, даже несколько. Разве это — не процесс? Ну, назовите по-другому, явление‑то, как таковое, вполне реально.
Ныне оно характеризуется рядом прежде не свойственных ему особенностей. Был единый всероссийский, всесоюзный литературный процесс, а теперь он растёкся на прерывистые отдельные ручейки, разбился на острова-островки-островочки. Многое от этого процесса просто откололось и обзаграничилось. Остальное распалось на фрагменты, приобрело групповой характер. Литература живёт, формируется по территориальному принципу и путём объединения писателей, а так же читательского актива вокруг конкретных издательств и периодических изданий: сохранившихся и вновь создаваемых литературных журналов, газет. Они до обидного разобщены, тиражи их невелики, иногда просто смешные. Самое огорчительное — мало востребованы широкими массами. Массовый читатель у нас, похоже, перевёлся. Добротная литература интересует лишь избранную часть интеллектуалов.
Москва в этом смысле не исключение. Столичная периодика, да и книги, кроме раскрученных рынком, как правило, относящихся к печатной масскультуре, во Владивостоке, к примеру, так же редки, малодоступны и малоизвестны, как приморские — в Москве. И литературную карту самой Москвы можно сравнить с лоскутным, местами ещё и разорванным одеялом. Такая картина — на всех территориях, во всех сколько‑нибудь крупных городах.
Всё это затрудняет ответ на ваш вопрос об уровне литературного процесса. Я не рискну давать какие‑то оценки, делать какие‑то обобщения. Хотя литературная Москва для меня лично не является terra incognita. Много десятилетий постоянно слежу за рядом столичных изданий, а, скажем, с «Литературной Россией» весьма активно сотрудничаю. Поддерживаю дружеские и творческие отношения с двумя-тремя десятками московских писателей, стараюсь, по мере появления, прочитывать их новые произведениями. Но, боюсь, это не дает права оценивать общий уровень литературного процесса. Осваиваются какие‑то отдельные частности, общая картина не видна. Она, по-моему, и самим москвичам не очень доступна для полного обзора.
Однако могу высказать некоторые предположения, в достаточной мере подкреплённые наблюдениями и анализом. Писателей нигде, в том числе и в Москве меньше не стало. Притом — хороших писателей не стало и больше. Это, мне кажется, во все времена — некая константа. Беда, что многие из них литературное творчество, художественное слово стали воспринимать как товар для продажи. Дело вынужденное, конечно, но на качество литературы влияет сильно, определяет векторы, тенденции её развития, увы, не самые лучшие и полезные. Ещё большая беда — уж слишком много развелось «писателей», которых следует взять в кавычки. Во-первых, легко издаться, напечататься, если есть деньги. Во-вторых, планка профессиональной требовательности опущена — дальше некуда.
Изменилось соотношение жанров. Время как‑то задвинуло литературную критику, она не формирует процесс в той мере, как раньше. Неважно чувствует себя «большая литература» — романы, повести. Крупные вещи требуют времени, а писателю надо на что‑то жить. Кормят же сегодня почти исключительно «тексты» — литература поделочная, поточная, в художественном смысле небезупречная. Да и кормит‑то очень немногих. Издателей, которые держат нос по ветру, — да, кормит, авторов — не слишком.
Однобоко, в основном, на сомнительном зарубежном материале, развивается перевод. Сколько в России национальных литератур, а ведь до русскоязычного читателя доходят те национальные писатели, которые пишут на русском, остальные остаются безвестны. Совсем в загоне — драматургия. И кинодраматургия. На сценах театров изматерились вконец. Кинофильмов последнее время как будто много новых, но попробуйте выделить из них что‑то такое, что можно отнести к непреходящим достижениям отечественной культуры. Вспомним для сравнения киноповести Василия Шукшина, сценарии Валерия Фрида и Юлия Дунского, фильмы, по ним поставленные…
Наиболее убедительно выглядит, по-моему, поэзия. Лёгкая кавалерия литературы, она реагирует на жизнь оперативно, непосредственно и эмоционально. К тому же выпадает из рынка, и поэты не питают иллюзий относительно возможности прокормиться творчеством. Поэтому менее зависимы от кого бы то ни было. Стихи — жанр честный, открытый и поскольку в массе своей практически не оплачиваемый, не ангажирован политически, более свободен. В отличие от «главных» жанров, которые жёстко цензурируются кошельком спонсоров и издателей.
Вообще же сегодня — время публицистики. Она в столице, равно как и в России, очень высокого уровня. Но существует как бы в окружении. Место для неё находится на страницах периодических изданий определённого направления, а их не так много. В книжном формате публицистика появляется редко, незначительными тиражами. Если говорить об особенностях именно московской публицистики, а они есть, разумеется, то она более пёстрая и разнонаправленная. Москва — город центровой, богатый город, там больше пишущих людей, которые обслуживают власть и толстосумов.
Ваш вопрос о писательских расколах, о разводе писателей по разным творческим союзам, конечно, близок вопросу о современном литературном процессе. Это всё взаимосвязано. Причина происходящих там и там изменений одна — распад страны, смена общественно-политического строя.
Разъединение литераторов сегодня утратило былую враждебность, можно сказать — война сменилась перемирием, а может быть и миром. Идут разговоры об объединении двух ведущих союзов — Союза писателей России и Союза российских писателей. Они уже и сотрудничают между собой, проводят какие‑то совместные акции. Но фактического объединения, думаю, скоро не произойдёт, хотя, возможно, я ошибаюсь. А что могу сказать почти уверенно: процессы эти верхушечные, на самочувствии рядовых писателей, особенно провинциальных, они едва ли как‑нибудь отразятся. И никого уже не заставишь любить или ненавидеть по «воле партии»: групповые симпатии-антипатии, межличностные отношения внутри творческого сообщества принципиально изменить не удастся. Так что в разговорах о грядущем единстве много от лукавого. А главное: без пересмотра политики государства в отношении культуры в целом и литературы в частности, без обеспечения достойного статуса писательскому сообществу все внутренние его трансформации будут оставаться этакими междусобойчиками, мелкими брызгами и всяческой суетой сует. Жизнь конкретного писателя и уровень развития отечественной литературы по большому счёту от этого ничего не выиграют и не проиграют. Как ни обидно для того и другого союзов писателей, но раньше союз в огромной мере определял литературный процесс в стране, а теперь союзы стали частью этого процесса, причём далеко не самой существенной. Во всяком случае, они почти ни на что, кроме своей внутренней жизни, не влияют.
— Каков взгляд столичных сфер на наш писательский регион? Как, в частности, воспринимается наш журнал «Дальний Восток»?
— Литературный взгляд столицы на наш регион (думаю, и на любой другой, особенно из ряда сильно удалённых от центра) как раз и может служить некой иллюстрацией выше сказанного. Нам есть с чем сравнивать. От былого внимания, которое можно считать и опёкой, и отчасти доглядом старшего за младшими, в чём‑то приятного, в чём‑то возмутительного, но так или иначе полезного, — от этой роскоши социализма ничего не осталось. Мы не просто далеко, мы — отдельно. Быть может, совсем молодые приморские литераторы уже иного отношения к себе не представляют и даже подумать о каком‑то «взгляде столичных сфер» им не хватит фантазии.
Но взгляд этот всё‑таки есть. Он очень индивидуализирован, не формален, никем не организован. Дискретен, лишён системности и постоянства. Он проистекает из личных знакомств московских и дальневосточных авторов, которые не забыли друг друга и по случаю ещё друг друга читают. В значительной мере это тоже наследие или, если хотите, пережиток прошлого. Рудимент, который, если ничего в нашей жизни не изменится, со временем, вероятно, отомрёт.
Конечно, есть иные отношения, иные связи, иное общение. Допустим, через Интернет. Но речь, как я понял, идёт не о них. И вас, вероятно, интересует, каким именно взглядом смотрит на нас столица? Мне это тоже любопытно, но едва ли он существует, общий и единый столичный взгляд на нас. Сравнительно недавний сюжет. Во Владивостоке гостят четверо-пятеро московских писателей, довольно авторитетных. Местный классик дарит каждому из них том избранного с автографом. Писатели пролистали подарки и, уезжая, выбросили их вместе с мусором. А потом в одной уважаемой газете назвали книгу бездарной.
С другой стороны, мои друзья-писатели, допустим, Виктор Верстаков, Николай Черкашин, Вячеслав Огрызко, Владимир Силкин, Василина Орлова, Михаил Бойко и многие другие отзываются о творчестве талантливых приморцев с не меньшим уважением, чем наши земляки. В Москве знают произведения Вячеслава Протасова, Юрия Кабанкова, Александра Бачурина, Льва Князева. Владимир Гусев, руководитель Московской писательской организации, во время нашей последней встречи заинтересованно расспрашивал о делах Льва Николаевича, передавал ему привет. Председатель правления Союза российских писателей Светлана Василенко, не смотря на расстояние и редкие встречи, дружна с Юрием Кабанковым. Это никак не мешает ему сохранять связи с секретарём правления другого союза — Союза писателей России, Ларисой Барановой-Гонченко. В последнюю поездку я имел в связи с этим поручения от Юрия Николаевича… А Валентин Григорьевич Распутин просил передать из Москвы добрые слова дальневосточнику Вячеславу Сукачёву…
Все эти примеры — не просто примеры знакомств, которые поддерживаются сторонами. Это цеховые, профессиональные связи, они сопровождается интересом и взаимным знанием творчества. По-моему, никакого менторства, никакой демонстрации превосходства со стороны столицы нет. Общаемся на равных. Наши удачи там воспринимают, как удачи, промахи — как промахи. Так же и мы. Другое дело, возможности чем‑нибудь реально помогать друг другу сведены сегодня почти к нулю. Но и здесь не всё абсолютно безнадёжно.
Отношение москвичей к журналу «Дальний Восток» нетрудно оценить, если посмотреть подшивку. На страницах издания, выходящего в Хабаровске, столичные писатели отнюдь не редкие гости. Те же Петр Ткаченко и Анатолий Ткаченко (кстати, член редколлегии), Юрий Пшонкин и Николай Переяслов, Виктор Верстаков, Валентин Распутин (он, правда, иркутский, но и московский тоже). Надеюсь, скоро дебютирует в нашем журнале и Василина Орлова, недавно побывавшая в Хабаровске и Владивостоке.
— Я понимаю, что такие альманахи, как «Сихотэ-Алинь», «ЛитВладивосток», «Серая лошадь» и т. п. — слишком незначительны, чтоб как‑то засветиться на столичном горизонте, и все‑таки, какова оценка таких явлений, если они хотя бы в единичных экземплярах проникают в писательские круги? Что‑нибудь там знают о нашей издательской программе — вашем детище «Народная книга»?
— Я бы не согласился с определением «незначительные» применительно к названным вами изданиям. Если отталкиваться не от тиража и ареала распространения, но оценивать их по содержанию, по уровню художественности… Какие‑то экземпляры, конечно, попадают в Москву, прочитываются и вызывают отклики. Один из последних, весьма характерный и весьма для нас приятный — солидная статья Русланы Ляшевой в журнале «Библиотека», — посвящён «Сихотэ-Алиню».
Ничего не могу сказать о «ЛитВладивостоке». Печатных отзывов не встречал, обсуждать его ни с кем не приходилось. Если нужно моё личное мнение, то это сборник местного значения. У таких книг есть отличительные черты. Артур Конан Дойл справедливо утверждал, что посредственность всегда уверена в себе. Когда таланта мало, а амбиций девать некуда, литераторы начинают браниться. В «ЛитВладивостоке» литературу сильно потеснила ругань. Коллеги не пожалели даже товарища, ушедшего из жизни, который ответить‑то не может. Слава Богу, не все такие в писательской организации. Александр Киреев заступился за Анатолия Бочинина на страницах третьего номера журнала «Дальний Восток». Цитируя по памяти, боюсь ошибиться, но уж очень к месту тут будет выдержка из статьи Александра Николаевича «Он сочинял стихи».
…Кривая мною пройденных дорог
В одной черте с границами России —
Другую я бы выстрадать не мог.
Киреев вспоминает это стихотворение Бочинина и ещё одно, где есть строки: «Я по матушке-Родине Анатолий Россиевич». И задаёт вопрос: разве найдётся человек, у которого повернётся язык назвать автора, сказавшего такие слова о Родине, асоциальным элементом? Киреев демонстрирует удивительную корректность. Ведь вопрос риторический. Для него не тайна: люди такие нашлись. Они прописаны по Приморской писательской организации, причём именно они многие годы определяют там атмосферу.
Может быть, хорошо, что этого альманаха в Москве не знают. Чести нам, доброй славы приморской литературе он не прибавит.
«Серая лошадь» известна среди московской литературной молодёжи, во всяком случае — какой‑то её части. Альманах и в Питере знают. Поскольку там и там живут отдельные бывшие наши, владивостокцы-серолошадники. Среди них есть авторы, которые не могли не вызвать интереса. Популярности издания мешает, возможно, относительно редкий выход в свет. Но в большей, может быть, мере — некое филологическое экспериментаторство, так сказать, литературный андеграунд, к которому некоторые авторы слишком стремятся, и который, увы, не всегда совпадает с настоящей литературой. Читатель ведь ищет в книгах себя и свою жизнь, ему далеко не всегда интересен витиеватый автор, похихикивающий над всем миром, но очень любовно относящийся к самому себе.
«Сихотэ-Алинь» появился сравнительно недавно, вышел двумя номерами. Однако он, безусловно, замечен. Есть рецензии, отклики, письма. Серьёзной критики в адрес альманаха пока не появилось. Оценки очень добрые, вдохновляющие. Последний номер только‑только прочитан отдельными критиками, думаю, будут ещё соответствующие публикации, тут нужно время. А первые отзывы очень хорошие, можно сказать, блестящие.
О «Новой книге», теперь она называется «Народная книга», сообщала «Литературная газета», писали «Книжное обозрение» и, не один раз, «Литературная Россия». Были рецензии на целый ряд наших книг. Так что от невнимания издательская программа не страдает. Притом, что организаторы сознательно не прибегают к рекламе. Особенности программы таковы, что свыше десятка книг в год нам выпускать трудно, а мы, случается, издаём и побольше.
— Как, с вашей точки зрения, проходит пресловутый литпроцесс в Приморье? Насколько, на ваш взгляд, мы провинциальны в поэзии? Прозе? Публицистике? Какие имена вы отметили бы и почему?
— Тут, как и везде, всё смешалось. И разбежалось в стороны. Единого процесса, который кем‑то отслеживался бы, тем более, направлялся, — нет. Является ли жизнь, допустим, Приморской писательской организации СП частью этого процесса? Безусловно. Но я ничего об этой жизни сказать не могу, просто не знаю. Так вышло: несколько лет из-за особого отношения коллег туда не ходил, а теперь они печатно заявили, что вывели меня из союза. По-русски сказать, исключили.
«Провинциальная литература», если под этим предполагать её невысокое качество, существует везде, и в столице её не меньше, чем где‑то. Понятие это отнюдь не географическое. Астафьев прожил большую часть творческой жизни в Красноярске. В вологодской деревне живёт Белов. Ну, пропишись Юрий Рытхэу не в Санкт-Петербурге, а в Уэлене, он что, стал бы «провинциальным» писателем? А Распутин? Когда в Москве — писатель всей России, а как в Иркутск домой приедет, превращается в провинциального? Куда мы отнесём Вячеслава Сукачёва? Жил в Барнауле, в Москве, в Германии, теперь снова в Хабаровске… Литература, по-моему, не делится на провинциальную и столичную. Везде есть литература и везде есть то, что называется литературой, на самом деле ею не являясь. Мы видим это и во Владивостоке, в Приморье.
На каком уровне пишет оригинальные произведения и делает переводы с немецкого, английского, польского Вячеслав Протасов? Как можно оценить лирику и драматические поэмы Веры Саченко? В какой ряд поставить публицистику Валерия Кулешова, работа которого отмечена первым местом в международном конкурсе? Я назвал только три имени, и выбор этот не случаен. Все они — даже не члены писательского союза. Однако можно ли всерьёз рассуждать о литературном процессе в крае без учёта их творчества?
Есть фигуры и безусловно признанные. Юрий Кабанков, к примеру.
Молодые поэты… Татьяна Зима, Евгения Хузиятова, Марианна Смирнова… Татьяна Краюшкина, которая интересно пробует работать и в прозе. Конечно, по большому счёту их значение для литературы наперёд определить трудно. Но для «пресловутого», как вы назвали, процесса они кое-что значат.
И потом — литература ведь штука долгоиграющая. Не перестали и теперь уж не перестанут быть приморцами, дальневосточниками Владимир Арсеньев, Александр Фадеев, Виктор Кин, Иван Басаргин, Станислав Балабин, Геннадий Лысенко…
С другой стороны, у нас есть авторы, даже весьма распубликованные, стиль которых меняется в зависимости от редакторов, берущих на себя труд подготовки их произведений к печати. Любопытно было бы провести простенький тест: предложить некоторым «ведущим» писателям без посторонней помощи написать сочинение или изложение по программе хотя бы шестого-седьмого классов. Увы, применительно к отдельным литераторам, даже и членам уважаемого союза, приходится говорить не об уровне таланта, а об уровне грамотности, способности писать по-русски хотя бы с извинительным количеством ошибок.
— Отношение к этому процессу наших городских и краевых властей? Насколько они компетентны и какова роль различных конкурсов (и комиссий) с их подачи?
— Чем дальше мы продвигаемся в сторону «демократии» и рынка, тем меньше все и всякие власти интересуются культурой, литературой. Им, похоже, всё это — как зайцу стоп-сигнал. Культуры задарма не бывает, она заботы требует, каких‑то затрат. Прибыли, если это культура, а не шоу-бизнес, не даёт, с «откатами» на ней шибко не разгонишься. Этим многое предопределено в отношениях властей и культуры, разных администраций и творческих сообществ.
Но лицо сохранять надо. Какие‑то отдельные проекты, отдельные творческие персоны пользуются поддержкой официальных, скажем так, инстанций. Компетенция их зависит от уровня развития культурного кругозора и вкуса людей, принимающих конкретные решения. И от тех, кто «допущен к телу», кто эти решения подсказывает. Знакомства, связи, умение приникнуть, просочиться, обратить внимание — всё это очень даже годится. Потому что‑то делается случайно, как попало, или вообще не делается. Но есть попадания, нельзя сказать, что всё, без исключения, неправильно, плохо. Совершенно замечательная история — поддержка руководством Спасского района, прежде всего — управлением культуры во главе с Ниной Владимировной Щербак, поэтессы Елены Александренко и прозаика Александра Бачурина. Таких примеров немного, но, слава Богу, они в Приморье есть.
Что‑то получается лучше, что‑то хуже. Самое неприятное — системы, постоянства, определённости, необходимой прогнозируемости в этой сфере нет. Речь в данном случае идёт о делах и решениях, которые можно назвать кабинетными, то есть принимаемыми келейно, сугубо административным порядком. А хуже того — вопреки мнению специалистов, которые порой и выслушиваются, и положительно оцениваются, но потом — напрочь игнорируются. Как во многом другом, здесь явно не хватает профессионализма.
Конкурсов и, соответственно, комиссий у нас не так много, как хотелось бы и как могло бы быть. Среди них, тем не менее, существуют вполне одиозные, время от времени показывающие не только дурновкусие, но даже нечистоплотность и цинизм. В общем оценивать работу всех комиссий и жюри нельзя. Разговор может быть только предметный, по конкретным ситуациям. Много лет я непосредственно был причастен к некоторым таким комиссиям. Мне кажется, они работали серьёзно. Случаев, чтобы решения принимались нелегитимно, необоснованно, без тщательного коллективного обсуждения, не помню. Но говорить могу только о том, что знаю. А знаю я, конечно, не всё. И последние год-полтора в такой работе не участвую. Может быть, изменился состав комиссий, может, они просто не собирались продолжительное время…
— Возвращаясь к общероссийскому литпроцессу. Сейчас многие писатели и другие представители искусства обращаются к мемуаристике. Вот и вы к ней склоняетесь понемногу. Оно и понятно: уходит целая эпоха, а вместе с ней — представители недавних времён, горстка которых с годами всё уменьшается и кому же, как не им (нам) противопоставить иванам непомнящим родства наше историческое наследие. Чьи бы книги мемуаристов вы оценили как действительно нужные, важные, честные?
— Я как раз не склонен выделять мемуары из общелитературного потока. И раньше, и теперь. Хотя по-разному, конечно, бывало. Воспоминания Константина Константиновича Рокоссовского, например, или воспоминания о семье Баурджана Момыш-Улы, замечательного, по-моему, недооцененного писателя-фронтовика… «Моё босоногое детство» — кажется, так называлась мемуарная книга Людмилы Гурченко… Но это — пусть и многочисленные, все‑таки исключения. Кстати, у Момыш-Улы и Гурченко воспоминания в очень художественной форме написаны, это, скорее, повести.
Нет, к мемуарам, как правило, я спокойно отношусь. Другое дело — документалистика. К документальной, исторической книге всегда испытывал пиетет. Согласитесь, мемуары — это несколько другое. В них, знаете, многовато бывает субъективного. Не замечали, что кто‑то пытается себя выгородить, кого‑то обвинить в чём‑то, в прошлое пальчиком погрозить издалека?
Мне немножко неожиданно слышать, что я склоняюсь к мемуарам. Мемуары, как я их вижу, есть хроника жизни автора в его воспоминаниях с его же комментариями. А мои вроде бы мемуарные вещи на самом деле носят характер сюжетный. Они, конечно, построены на материале жизни, но ведь и немногие рассказы, которые у меня есть, выросли из той же почвы. Мемуары — что‑то большое, протяжённое, охватывающее судьбу или важнейшие её составные. А здесь — так, истории, очень маленькие иногда, на полстранички, отдельные, вполне самостоятельные… Никак не пытаюсь себя сравнивать, не поймите, Бога ради, неправильно, но вот «Жизнь поэта» Василия Субботина и, допустим, «Затеси» Виктора Астафьева — следует ли их считать мемуарами?
Однако, вот, вы меня вывели на чистую воду!.. Современных мемуаристов я, оказывается, и не читал. Если не вспомнить тех приморских авторов, чьи книги вышли в нашей издательской программе: Николая Хромовских, Ивана Елизарьева… Да, конечно, бывшие наши генсеки-президенты… Люди из их окружения… Но это я отношу не к чтению для души, а, можно сказать, к чтению служебному. Пожалуй, за последние пару лет из мемуаров перечитал для души одного Илью Эренбурга «Люди, годы, жизнь», да Жоржи Амаду «Каботажное плавание». Именно — перечитал, я к этим авторам почему‑то обращаюсь снова и снова.
И, может быть, я не прав, но мне кажется, вы несколько преувеличили расцвет мемуаристики. Особенно честной, непредвзятой. Ведь печатать мемуары сегодня могут опять же по преимуществу богатые и власть имущие, а какую правду от них можно ждать? Не знаю, не знаю… Может, мы по старинке вообще преувеличиваем значение жанра, как и литературы в целом? Сохранение исторической памяти, нравственности народной — в такой ли мере зависит от наших книжек, как нам хотелось бы? И какие книжки пишет ныне основная масса авторов? Впрочем, это уже другие вопросы…
— Кого бы вы выделили из современных писателей? Кто действительно, по вашему, несёт с собой что‑то важное и определяет сегодняшний день литературы?
— Важное несут многие. Из прозаиков можно назвать Александра Проханова. Редко выходит на читателя с новыми вещами Валентин Распутин, но высоту свою, классическую высоту, он держит, слова на ветер не говорит. Из литературных критиков считаю во всех отношениях достойным Валентина Яковлевича Курбатова. Из поэтов — Константина Паскаля, Виктора Верстакова, Виктора Лапшина и Александра Логинова, иеромонаха Романа, Николая Зиновьева, Камиля Тангалычева… Много-много других. Но вот назвать самых-самых, то есть тех, кто персонально именно определяет сегодняшний день российской литературы, не могу. Может, не знаю таких, может, их и нет на книжных развалах. Если кто сегодня и определяет ещё отечественную литературу, то это, наверное, Пушкин, Толстой, Чехов, Есенин… Как ни странно — Бунин с Горьким, причём Горький даже больше… Список можете продолжить сами, включив в него Шолохова с Платоновым, Павла Васильева с Николаем Рубцовым… Важно выявить и признать критерий. Тогда станет ясно, что за литература рождается сегодня на просторах России. Куда, например, отнести Акунина с Аксёновым, куда Толстую с Улицкой, а куда и Пригова с Сорокиным. Может быть, вовсе не худо, что текущая литература утратила былое значение. Она ведь слишком разная. И если писатели как‑то её определяют, то жизнь определяется сегодня отнюдь не писателями, не литературой. Тут уже вовсю работают особые современные технологии.
— Кого бы вы выделили в сегодняшнем Приморье?
— Поэтов я уже назвал. Пожалуй, стоит вспомнить ещё Валерия Кузьмина. Впрочем, ряд можно удвоить, как минимум… Заслуживает внимания природоведческая публицистика Михаила Деменка. Он взял свою тему, последовательно её развивает, хотя, думаю, он не из тех, кто может достать до звёзд. Есть у нас интересный критик — Александр Лобычев. Должен признаться: не со всеми его взглядами и оценками согласен, но это стильный автор. Что я имею в виду? То самое, что считаю для себя настоящей литературной критикой. Когда работа критика сама содержит необходимые свойства художественного текста. Чаще, увы, «провинциальная» критика по форме деревянная, а по содержанию формально-описательная. Её неспособность глубоко проникать в материал неизбежно замещается вкусовщиной, раздачей ярлыков, делением пишущей братии на своих и чужих. Лобычев, когда он не играет по заранее предписанным правилам, создаёт вещи самоценные — именно произведения литературы, а не просто тексты-разборы, тексты-комментарии или, хуже того, тексты-пересказы. Самой высокой похвалы, по-моему, заслуживает его работа о Вячеславе Сукачёве. Ну, а своеобразие мировидения — что ж, это дело нормальное, каждый из нас видит жизнь, а значит, и литературу по-своему.
Жаль, давно молчит Виктор Пожидаев. Я бы выделил его среди прозаиков.
Вообще, проза, мне кажется, сегодня самый слабый жанр в Приморье. Но, возможно, это особенность времени вообще. Сказывается, к примеру, кризис духа, мировоззренческий кризис в России. Недаром давно шумят о необходимости обретения национальной идеи. Её в самом деле сегодня нет, такой, чтобы была, там, признана-не-признана каким‑то большинством, но хотя бы отчётливо сформулирована. А без идеи проза если ни обречена, то, во всяком случае, чувствует себя неважно. Это, по-моему, особенность жанра.
Есть ещё одна вещь, о которой хотелось бы сказать. Она, правда, всевременная. Но в силу нынешних обстоятельств литературной жизни и жизни вообще обретает какое‑то дополнительное значение, какой‑то угрожающий масштаб.
Я, отвечая на вашу просьбу, называю определённые имена. Их, с одной стороны, должно было бы назвать больше. С другой стороны, только в Находке только один клуб «Элегия» сейчас объединяет десятки «литературных дарований». Если посчитать всех пишущих… В крае, уверяю вас, это многие сотни, а то и добрые тысячи человек! Если вернуться к теме литературного процесса, придётся признать, что все они в нём участвуют самым непосредственным образом. То есть, участников литературного процесса в Приморье очень много. Они просто замусоривают литературу. А литературу всё‑таки способны делать единицы. Вот как ни крути, по-другому не выходит. И в итоге, конечно, окажется, что мой список был слишком длинен. Но для этого, вот для того, чтобы узнать, кто в этом списке останется, должно пройти хорошее время. Заранее это увидеть не дано. Вернее, дано очень-очень не многим, а большинство им верить не склонно. К тому же оно, большинство, часто бывает агрессивным. Серость иначе жить не может.
— Как вы смотрите на «серолошадников» и альтернативную поэзию Владивостока?
— «Серолошадников» я люблю. Так же, как Юрий Кабанков, лично причастен к «Серой лошади» на начальном этапе её существования. Думаю, не будет преувеличением сказать, что мы имеем отношение к самому факту рождения этого замечательного животного. «Серолошадников», повторяю, я люблю и поэтому слежу за ними строго. За теми, кто ещё не исчез из поля зрения. Они разные, как и положено быть. Но уже настораживает, что даже лучшие из них, громко в своё время о себе заявив, как‑то стушевались. Развития нет. Или я не знаю новых работ. И создаётся впечатление, что время своё, лимит на обретение литературной зрелости они почти выбрали. Хотя, по слухам, интересно работает, например, живущий в Париже Дима Рекачевский. Но само‑то литературное объединение уже осталось в прошлом. «Серолошадники» ещё где‑то есть, а «Серой лошади» во Владивостоке — нет.
Что такое «альтернативная» поэзия, не знаю. Альтернатива поэзии? Матерки в рифму? Тогда что такое НЕпоэзия?
Я надеюсь, что знаю, что такое поэзия. Остальное — либо сознательное окололитературное словоблудие, либо несмышлёная детская игра в литературу. Это, в лучшем случае, не полезно, а чаще — вредно.
Знаете, Ия Анатольевна, литературный процесс — ветвистый, о нём, о его творцах можно говорить бесконечно. Но, мне думается, есть всё‑таки главное звено, стержневой критерий оценки всех составляющих этого процесса и всех, писателей и не писателей, как‑то к нему причастных. Это собственно литература, а конкретно — уровень её нравственности, степень влияния на сознание и душу человека, на его жизнь. И более того — на жизнь Отечества. Слово должно помогать жить и делать нас лучше. Если подходить к литературному делу с такой позиции, то разобраться в том, что хорошо, что плохо в литературе, не слишком затруднительно.
г. Владивосток.