ОЛЬГА АНДРЕЕВА
Поэт. Родилась в г. Николаеве. Член Союза российских писателей, Южнорусского Союза писателей и Союза писателей XXI века. Автор восьми поэтических сборников.
Публиковалась в альманахе «ПаровозЪ», в журналах «Плавучий мост», «Эмигрантская лира», «Дети Ра», «Нева», «Новая Юность», «Крещатик», «Зинзивер», «Аргамак», «Южное сияние», «Ковчег», «День и ночь» и др. Лауреат конкурса «45 калибр» (2013, 2015). Дипломант Тютчевского конкурса (2013). Финалист Прокошинской премии (2014), дипломант конкурса «Русский Гофман» 2019 года.
2-е место в интернет-конкурсе «Эмигрантская лира», 2019 г.
Член жюри конкурсов «Провинция у моря» (2016) и «45 калибр» (2017, 2018 и 2019).
Живет и работает в Ростове-на-Дону.
Лучше всех о стихах Владимира Строчкова написал сам Владимир Строчков. Читатель, уже знакомый с его предыдущей большой книгой «Наречия и обстоятельства», согласится с такой трактовкой и восхитится ею:
«И картина у меня получалась такая: мир – как внешний, так и внутренний – неограниченно сложен и, главное, принципиально неоднозначен. Материя и Дух в нём не торгуются по поводу чечевичной похлебки, а сосуществуют на равных правах, на правах равноправных гипотез, но гипотез рабочих, работающих. Вещи, явления и смыслы непрерывно взаимодействуют, изменяются и перетекают друг в друга. Чтобы уметь говорить об этом мире, нужен язык эквивалентной сложности и многозначности, то есть и не язык в обычном смысле даже, а сумма произвольного множества языков, знаковых систем и культурных кодов, язык языков, метаязык, как сейчас говорят; абсолютно открытая система без каких-либо внешних табу. Это язык – Вселенная, Вселенная, логика которой не бинарна (вернее, не только бинарна), количество измерений, число степеней свобод которой огромно, если не бесконечно. Движение в ней есть речь, действие – высказывание, поступок – текст, а цена этого поступка измеряется сперва словом «как», а уже потом словом «что».
И все прежние каламбуры, двусмысленности и эзопизмы легко и просто легли на эту картину мира и языка, перестав быть самостоятельными, отдельными приёмами, «штуками» и став её естественной, органичной частью. Вопрос «откуда взять стиль» даже не то чтобы был решён – он был снят, он потерял свой прежний смысл, потому что стиль оказался совсем не стилем, а способом видеть мир. Причём видеть его – языком. В обоих смыслах, то есть как язык и с помощью языка.»…
«Полисемантика. Это слово как-то само пришло, пришлось да так и осталось. Текст, играющий и переливающийся, мерцающий смыслами, насыщенный перекликающимися контекстами, аукающийся сам с собой, отзывающийся сам себе, по-разному отвечающий на по-разному заданные вопросы. В идеале – текст – «семантическое облако».
Для меня Строчков начался с этой книги, подписанной им на концерте в Ростове в 2008 году, зачитанной и любимой у нас дома. А с этим деревом на её обложке я познакомилась позже вживую, случайно выйдя в Уютном (это под Судаком) на ту самую улочку, где металлический забор врезался глубоко в узловатую плоть – и мгновенно узнала. Значит, здесь где-то он и писал всё, под чем помечал «Крым, Уютное…».
Забавная нумерология. В той книге и в этой, новой, «Времени больше нет» – равное количество страниц. Их по 496. Хотя автор и сказал где-то недавно, что книга «перезрела» – но, видимо, в его представлении именно такая полновесность позволяет плоду отделиться от ветки и пуститься в самостоятельное плавание… Предельно допустимая концентрация неопубликованного достигнута – и мы держим в руках новый увесистый том, живой, нервный, с прекрасной графикой Анны Аренштейн и предисловием Владимира Гандельсмана. «Эксмо», 2018 год.
[themoneytizer id=»48002-1″]
В новой книге энциклопедист Строчков снисходительнее к своему читателю, нежели в прошлой – обильные глоссарии-примечания здесь расположены не в конце книги, а практически на каждой странице. Можно не гуглить.
«Я список кораблей прочёл до Мандельштама» – так начинается книга, так начинается большой греческий цикл, а в нём – девятичастная «Илиада». С триаконторов и пентеконторов с килями-таранами – «Всё это от любви? Всё движется любовью?» – он закольцует позже этот вопрос (к Мандельштаму?) на последней странице книги…
Ну что может написать смертный об Элладе в XXI веке, кем он должен быть, чтобы на это решиться? Эллином. Со взглядом не назад, не с восторгом и пафосом – а как в сегодняшний день, с юмором, горечью, сарказмом и отчаянием. Потому что времена сливаются, времени больше нет.
Понеслись блестящие фирменные строчковские аллитерации, обладающие самостоятельной энергетикой, помимо сюжета и композиции стиха:
Когда внезапно в бою обмякло тело Патрокла,
набухло роком, набрякло смертью, кровью намокло,
я наклонился и с изумленьем его потрогал:
куда девался могучий воин, герой Патрокл?
«И покудова я выживал, а жена вышивала» – такую формулу об Одиссее уже не забудешь…
Когда второй раз (а затем – и в третий) встречаешь – теперь уже о троянцах – «что Троя им? Предлог. Да что им и Елена» – вдруг остро понимаешь, что речь о нашем времени и нашей стране. «Что пред властью войны человек, как не жалкая тля». Не Эллада вызывает столь живые и горькие эмоции. Отнюдь не Эллада.
А в «ЭПИГОНАХ» вместо имён сыновей героев – перечень имён гомероведов…
И оказывается – когда задан достаточно высокий пафос и включены в сознании великие аллюзии – связь их с настоящим можно обозначить любым, первым попавшимся символом – «еду в вагоне метро я…» «кассирам билетным…» – повествование уже летит над словами и его не сбить ничем.
Монотравелог (создавать необходимые слова автор любит и умеет) Одиссея… Кратко изложена, собственно, «Одиссея». Попутно узнаю много греческих реалий – авлос, лагейоны, скены… Гекзаметром, разумеется. С великолепным юмором, который и не снился древним грекам, который нам подарен Строчковым, как единственное избавление от морока стереотипов.
А вскоре следуют раскопанные фрагменты Илиады – пошёл стёб великий строчковский!
Так о чём же циничная и до колик смешная «Илиада»? Вернулись времена Эзопова языка, да поэту и неинтересно говорить иначе.
«Да разве б эти Коринф спалили – но взяли Трою!»
– то есть презрение до боли узнаваемого «лирического героя» к нашей интеллигенции, не готовой пока сжечь свою столицу и уничтожить свою родину – ради взятия другой. Никому не нужной!!! «Зачем нам Троя?» – многократно повторённое! Но те, кто не хочет ввязываться в войну за неё – «интеллигенты, рапсоды, бл*ди и либерасты, гнилое семя…» – о боги, как это знакомо…. «что, не видали мы ихних сала и круасанов»? И тем не менее «ломясь в атаку всей гопотою».
«Что нам Таврида, простым ахейцам…» Крым для Строчкова, его Уютное, где то самое дерево – всегда был родным, независимо от его государственной принадлежности. (Не Крымом ли и навеяна вся эта Греция… )
«Вот стоит пограничник в обычном
Состоянье своём пограничном» (ну как его не любить?)
Время от времени встречаю исключительно строчковские свёрстанные поперёк страницы.
Это удобно в случаях, когда строка разливается, как Волга по весне. Как «FUGA АSSOCIATIVA». В отличие от «FUGADISSOCIATIVA» с прекрасной концовкой «В светлое завтра гребя бутафорской совковой лопатой». Времени больше нет.
Много античности плюс много мата. И хотя я всегда горячо против второго – тут я горячо за, ибо это очень смешно. И безальтернативно в решении такой задачи. Вот ни у кого не слышала столь чистого безгрешного мата. Античного.
А строчковский Минотавр – «инотавр» – он поэт-отшельник, страдающий от множества любопытных агрессивных Тесеев… И он прячется в Лабиринте –
подалее от кноссов, от каносс,
от охлоса, чей логос как понос,
от демоса, чей минус – грязный плюс,
от миноса, чья милость – грозный груз
Далее следует цикл «ЛАОКООН» с хтоническим эротизмом, подобающим именно мифам. И вывод из него –
и ощущенье смерти как структуры,
пространства как чудовищной тюрьмы
и времени как глины для скульптуры
и места, где над этою тщетой
сначала было Слово. Было. То бишь
нет ничего. И видит сон Ничто,
сон разума, рождающий чудовищ.
Тысячи строчковских аллюзий требуют очень подготовленного читателя (я-то из гугла не вылезаю), но не зря же Бродский сказал, что поэт пишет – для своего двойника. Причём не только академические знания – тут требуется и память на стихи нашего детства, и на дворовый фольклор, и просто знание множества реалий юности нашего поколения… Этого не загуглишь, и я не уверена, что все послания восприняла – может, чего-то просто не слышала и не помню.
И Эдип здесь, куда ж без него. Времени – нет, и психологические проблемы роста мальчика Эдипа до гомерического хохота узнаваемы в современном подростке.
Сизиф и Тантал – сравнительная, так сказать, характеристика. Сизиф – связист, а Тантал – сапёр.
Теперь пойми, какая связь
между Сизифом в бузине,
Танталом на последнем дне
и их виной вовне.
……
кто, б**дь, за пантеон понтов
винить, казнить, – за тот понтон,
за эту связь, – убить готов,
потом прославить, мразь
Владимир Строчков, кроме всего прочего – талантливый юморист, сатирик. С любовью и иронией сыплет он греческими терминами – окутывающими загадочным флёром наши убогие реалии – а кто вам сказал, что древнегреческие реалии были лучше?
Можно провести целое исследование композиции всех этих Минотавромахий и Улиссей – но надо двигаться дальше. Книга состоит, по сути, их нескольких отдельных книг, внутри себя самодостаточных.
Греческий цикл сменяет не менее эпическая Дума про партизана Мазая. За сценой слышен хор, и нарастает его крещендо: «как водил Иван трясиной конницу Батыя»
губит нынче ли, дознайтесь,
ай кого спасает
ангел партизан да зайцев,
дед Мазай Сусанин?
Это ведь собирательный образ русского мужика, Ивана-дурака-богатыря, уж простите. «Дума» симфонична. И это не меньше Некрасова, а почему нет? Нашему времени остро необходим свой летописец – и слог его должен времени соответствовать. Строчкову эта задача по плечу.
«Но паюс, сожрали паюс!» – эту шутку-перекличку с Высоцким только бывший советский поймёт и оценит! И как много такого в его стихах. Многомерно, рельефно, выпукло глядит на нас эпоха и мы впускаем в себя её охотно – она остроумна и обаятельна.
Современная поэзия боится пафоса. Строчковская поэзия боится вообще какой-либо серьёзности, здесь всё идёт через иронию. Но это не ирония постмодерна и пофигизма. Это ирония острой душевной боли умнейшего человека. Доброго и оптимистичного вопреки всему. Из стихотворения «Доктор Хаос» (ни строфы без аллюзий..)
и он, как солдат солдату,
на чистой литовской мове:
– Пошёл ты в жёпас, Танатос,
не волк по своей я крови,
меня только равный, братас,
убёт, как и я, литовец,
от грека ж до жмуди пропасть,
так что пошёл ты в жёпас! –
И посрамлённый, каясь,
Танатос отводит руки…
(Но паюс! Сожрали паюс!
Вот суки-то! Суки! Суки!
Для меня в этой книге, словно вехи, расставлены программные стихи, мимо которых не пройдёшь, от которых в горле дерёт. Одно из них – «ПСАЛОМ 136». (Вы правильно поняли, за античным циклом в книге следует библейский)
гудит хамсин в этих жилах, как день гнева.
Забудь, десница, и меня, и знак жеста,
но как принять на веру справа налево,
что смерть младенцев обещает блаженство;
как расплескать о камни брызгами мозга
из головы их нерожденные смыслы
и где граница, что нельзя, и как можно,
чтобы при реках камень кровью умылся.
Далее следует жуткий стих «Саломея» – «А во дворце – свой праздник. Поднос с полсотней маленьких голов…» А у простого народа, «На его хоругвях, как на подносах…. Всего одна. По бедности, наверно».
И всюду драгоценные строчковские россыпи – «На сучьих ветках дуба», «На фоне Кранаха и птичка вылетает»«сладкие чупа-чувства/Родят полезные мюсли», «В Гааге Страшный Суд, а в Риме Крёстный Папа», «Выжитый лимон»…… Зима у него – «с ребром, с угробами и с негами пушистыми». «Вытекает по капле из крана хлорированная прана».
«АПОКАТАФАТИКА» – великий, короткий, сквозной, очень серьёзный стих. Один из главных для меня. А следом – юмористическое стихотворение про Апокалипсис – и впрямь очень смешное. А как ещё об этом можно писать? «И вскипят стихи смоляным адом – стоит потянуть за конец света» «Общий отбой» в этом разделе представлен вполне убедительно и с сарказмом.
Автор во всех главах безапелляционно вводит десятки слов-мотыльков-однодневок: им не стать неологизмами, они вспыхнули и погасли – заставив читателя восхититься глубинными потенциями русского языка… («полундрожь», «настоящер», «отстойло»…) Филологические, лингвистические забавы и шутки, бездны аллюзий русской речи…
Книга состоит из множества книг на разные темы, и каждая решает свою сверхзадачу, доказывает свою теорему. Сделать из поэтического сборника учебник – получилось! Ведь всяко лыко в дело, и теоремы его, исторические, философские, блестяще сформулированы – в главных стихах! Вот как-то так это организовано. Только сложнее и лучше, чем можно рассказать в двух словах.
Впрочем, для меня главная функция его строк не познавательная, а – энергетическая. Непосредственно хочется жить после этих стихов. С открытыми глазами, видя всё как есть – и тем не менее. А это даже важнее, чем их гражданственность. Куда важнее, согласитесь.
О свойствах времени –
«Сжатое в миллисекунды под веками время
на киноплёнке двумерной из общей длины
кажет нам лишь двадцать пятые кадры по теме,
и в результате вся жизнь упакована в миг,
где перед титрами ров, то ли просто могила,
и просыпаешься, слыша пугающий крик
свой наяву, чтобы сразу забыть, что там было»…
Никаких жалоб и рефлексий у него и представить невозможно, а вот иронизировать над собой поэт любит – «борьба добра со сном». Он настолько виртуозен, что играет со стилями, забавляется, пародирует эту натужную «работу над текстом»… А когда переходит от сакрального стёба к высокому пафосу – всегда неожиданно и ненадолго – это всегда срабатывает, восхищает и вызывает катарсис – благодаря высокому качеству как первого, так и второго.
И – да, основная ткань этой книги – добротный, качественный, но не постмодерновый, а добродушный стёб – который и является проекцией нашего нынешнего бытия, и на зеркало неча пенять… Отражение очень адекватно. Но после виртуозного ёрничанья, самоироничного хаоса вдруг – в каждой теме – рождается краткая формула, прекрасная, музыкальная и закрывающая тему. Например, эта:
* * *
Проделывая дыры в пустоте
и освещая тьму лучами мрака,
однажды ты подходишь к той черте,
после которой нет пути, однако
есть «нет пути», и в это «нет пути»,
пускаешься, не двигаясь, поскольку
в нем некуда и некому идти,
там дыры в пустоте и тьме — и только.
Там «нет конца» — не полный, но почти.
Кто-то же должен быть взрослым и говорить о главном…
зачем ты всё помнишь все эти слова имена
Катынь Биркенау Голгофа Каиафа Иуда
Сиди щас отпустит вот на вот прими веронал
Запей вот зачем это всё и когда и откуда
Рассуждениям о современной литературе посвящена глава «Люди, твари и поэты», в ней 152 страницы. Вполне ожидаемо – о беспомощности поэзии – «вот мы пишем, пишем письмена свои на воде…» С этого начинается раздел «Литература и жизнь».
Творец сидит на жердаке
уставившись в торец.
Он прожил с жизнью налегке
и расстается наконец,
и ей он больше не жилец.
Но он и смерти не мертвец,
и это не конец:
он бесконечности гонец,
он вечности живец.
* * *
Попробуй сам. Подумаешь, пустяк! —
заслышав, как по стеблям бродит сок,
как шелестит он, словно кровь и лимфа,
мыча, ломать в запястьях и локтях
суставчатые ветки хрупких строк,
чтоб на изломах выступила рифма.
———-
«Пустолетики мои, ах, мелкокалибри,
что вы делаете здесь, посреди верлибри,
и зачем плюете вы в дырочки рифмуя,
крылышкуями своими золотописьмуя.»
«С ГРУСТЬЮ И ОТВРАЩЕНИЕМ» – так называется один из главных, программный стих о литературе.
И далее:
– Это труп литературы,
знать, оттаял по весне.
Вы его не троньте, дети,
пусть плывёт, куда плывёт:
постмодерн за то в ответе,
а не мы, простой народ.
И вот он – тот самый посыл, который вынесен в заглавие книги. ВРЕМЕНИ БОЛЬШЕ НЕТ.
«Хорош бряцать в кимвалы, лиры,
тимпаны, бубны и т. д.,
в рунета липкие лытдыбры
лепить сонеты и верлибры…»
«когда не-время на дворе
стоит, как холод в январе,
как духота в разгаре лета,
как в кобуре – сон пистолета
и лярвы – в тесной кожуре.»
А ведь это написано было ещё в 2012 году…
Это нельзя читать залпом. Надо – по стиху в неделю – вводить в виде инъекции. ВСЕМ. А не только поэтам… На это чтение можно подсесть – он ярок, остроумен, правдив, точен, циничен. Людям сегодня нужна ТАКАЯ поэзия – чтобы видеть, что не сошёл ещё весь мир с ума…
Читатель найдёт в авторе неплохого психолога и просто хорошего чуткого человека, который умеет очень точно подчеркнуть словом вот именно то, что думает по данному поводу – до мельчайших нюансов. Точность иногда вызывает смех – будто открыли сакральное, о чём ты знал внутри себя, но вслух об этом раньше не говорил никто…
Пусть даже речь о сумеречных состояниях – ничего случайного нет и в этих стихах, каждое слово имеет прочный корешок и оправдание, притянутых за уши образов, свойственных многим нынешним «импрессионистам», у Строчкова не наблюдается.
И вот эта логичная упругость сложного и тонкого нанотекста – не отпускает читателя. Тянет читать ещё и ещё. И поделиться, показать ещё кому-то, чтобы не одному радоваться.
А подробное, со знанием дела описание деревенской российской жизни – глазами городского жителя и в терминах любимой Древней Греции – раблезианская картинка, ей-богу, уморительно смешная и до боли унылая…
А про деревню на реке Унже как написано – с добрым юмором и бесконечной любовью…
Он очень узнаваем во всём своём разнообразии – и очень разнообразен при всей узнаваемости, всякие рамки ему были бы тесны, он сам себе стиль и направление.
А последняя книга в этой Книге называется «Эрос, или остов любви». Баркарола. Это очень красивые эротические стихи. Весь раздел. Не буду цитировать. Страница 446, например. Или 476.
Последнее стихотворение в книге – о любимой в детстве шоколадной лошади. О странностях любви… Как, собственно, и первое – что отмечено и в чудесном предисловии Владимира Гандельсмана.